Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

И Цицерон, отбросив свои подозрения и предпочтения, стал обходить сенаторов от имени Помпея — так же, как много лет назад, когда был начинающим сенатором. Для меня это было еще одним уроком ведения важных государственных дел: если заниматься этим серьезно, требуется недюжинное умение владеть собой — качество, которое многие ошибочно принимают за двуличность.

Сначала Цицерон пригласил на обед Лукулла и без толку потратил несколько часов, убеждая его не противодействовать законам Помпея; но Лукулл не мог простить Фараону того, что ему достались все лавры за победу над Митридатом, и отказал Цицерону. Затем Цицерон поговорил с Гортензием — с тем же успехом. Он даже пошел к Крассу, который, несмотря на сильное желание уничтожить своего посетителя, принял его вполне учтиво. Он сидел в кресле, прикрыв глаза, соединив перед собой кончики пальцев обеих рук, внимательно слушая.

— Итак, — подвел он итог, — Помпей боится потерять лицо, если его законы не будут приняты, просит меня забыть былые обиды и поддержать его ради республики?

— Совершенно верно.

— Я еще не забыл, как он пытался приписать себе заслугу победы над Спартаком — победы, которая была только моей. Можешь передать ему вот что: я и пальцем не пошевелю, чтобы помочь ему, даже если от этого будет зависеть моя жизнь. А как, кстати, твой новый дом?

— Очень хорошо, спасибо.

После этого Цицерон решил переговорить с Метеллом Целером, которого недавно избрали консулом. Ему пришлось собраться с духом, чтобы пройти в соседнюю дверь: он впервые переступал этот порог после того, как Клавдий совершил святотатство на празднестве Благой Богини. Целер, как и Красс, вел себя очень дружелюбно. Будущая власть радовала его — Целер был взращен для нее, как скаковая лошадь для скачек, — и он внимательно выслушал все, что сказал Цицерон.

— Высокомерие Помпея волнует меня не больше, чем тебя, — сказал в заключение мой хозяин. — Но, так или иначе, сейчас он самый могущественный человек в мире, и, если он противопоставит себя сенату, это будет великим несчастьем. А это произойдет, если мы не примем нужные ему законы.

— Думаешь, он будет мстить?

— Он сказал, что ему останется лишь искать друзей на стороне, то есть трибунов или, что еще хуже, Цезаря. А если он пойдет по этому пути, у нас будут бесконечные народные собрания, вето, волнения, бессилие власти, народ и сенат вцепятся друг другу в глотки, — короче, случится беда.

— Да, картина безрадостная, я согласен, — сказал Целер, — но боюсь, что помочь тебе не смогу.

— Даже ради государства?

— Помпей унизил мою сестру, когда развелся с таким шумом. Он также оскорбил меня, моего брата и мою семью. Я понял, что он за человек: совсем ненадежный, думающий только о себе. Будь с ним осторожнее, Цицерон.

— У тебя есть повод для обиды, никто не спорит. Но подумай, как велик ты будешь, если скажешь в инаугурационной речи, что ради нашего отечества желания Помпея должны быть удовлетворены.

— Это покажет не мое величие, а мою слабость. Метеллы — не самый древний род в Риме и не самый великий, но уж точно самый успешный, и мы стали такими, потому что никогда не уступали ни дюйма своим врагам. Ты знаешь, какое животное изображено на нашем гербе?

— Слон?

— Вот именно. Не только потому, что наши предки победили карфагенян, но и потому, что слон очень похож на нашу семью — большой, двигается не торопясь, ничего не забывает и всегда одерживает верх над врагами.

— А еще он очень глуп, и его легко заманить в ловушку.

— Может быть, — согласился Целер, слегка обиженный. — Но мне кажется, что ты уделяешь Помпею слишком много внимания.

Он встал, показывая, что беседа окончена, и провел нас в атриум, где были выставлены маски его предков. Проходя мимо, Целер указал на них, точно это собрание слепых, мертвых лиц выражало его мысль лучше всяких слов. Мы подошли ко входу, и тут появилась Клавдия со своими служанками. Не знаю, было ли это случайно или преднамеренно, — подозреваю последнее, поскольку она была безукоризненно причесана и тщательно накрашена для такого раннего часа. Позже Цицерон сказал: «В полном ночном вооружении». Он поклонился ей.

— Цицерон, — ответила она, — ты стал меня избегать.

— Да, увы, но не по своей воле.

— Мне сказали, что вы очень подружились, пока меня не было. Рад, что вы опять встретились, — вмешался Целер.

Эти слова были произнесены до крайности небрежно, и я понял: ему неизвестно, что говорят о его жене. Мир гражданских людей был совсем неведом ему — черта, которая часто встречается у военных.

— Надеюсь, Клавдия, у тебя все в порядке? — вежливо поинтересовался Цицерон.

— Все прекрасно, — ответила она, посмотрев на него из-под длинных ресниц. — Как и у моего брата в Сицилии, несмотря на все твои старания.

Она одарила его улыбкой, такой же мягкой, как обнаженный клинок, и прошла мимо, оставив за собой почти неуловимый аромат духов. Целер пожал плечами и сказал:

— Вот так. Я бы хотел, чтобы она поговорила с тобой подольше, как с этим дурацким поэтом, который постоянно увивается вокруг нее. Но она непоколебимо верна Клавдию.

— А он все еще хочет стать плебеем? — спросил Цицерон. — Не думаю, что твои знаменитые предки захотели бы иметь плебея в своем роду.

— Этого никогда не случится. — Целер оглянулся, убеждаясь, что Клавдия ушла. — Между нами, я думаю, что этот парень — позор для семьи.

Это немного порадовало Цицерона, однако все его усилия ни к чему не привели, и на следующий день он направился к Катону: то была его последняя надежда. Стоик жил на Авентинском холме, в прекрасном, но донельзя запущенном доме, где пахло испортившейся пищей и грязной одеждой. Сидеть можно было только на деревянных стульях. Ни украшений на стенах, ни ковров на полу. Через открытую дверь я увидел двух серьезных, неприбранных девушек-подростков и подумал: что, если это те дочери или племянницы Катона, на которых хотел жениться Помпей? Насколько изменился бы Рим, если бы Катон согласился на этот брак!

Хромоногий слуга провел нас в небольшую, мрачную комнату. Катон занимался делами под бюстом Зенона. Цицерон еще раз объяснил, почему надо договариваться с Помпеем, но Катон, как и все остальные до него, не согласился с ним.

— У него и так слишком много власти, — повторил он свой всегдашний довод. — Если мы позволим его ветеранам создавать колонии на территории Италии, он постоянно будет иметь под рукой войско. И почему он ожидает, что мы утвердим все его