Император (СИ) - Рави Ивар

— Я хочу знать, кто вы такие, и почему нас захватили? Мы вам не причинили вреда, почему вы напали на нас? — Тиландер остался стоять.

— Мы американцы, попали сюда из 1985 года во время одной спецоперации. Здесь находимся уже двадцать лет и впервые увидели белых людей. Узнав, что ты и твой товарищ Уильям находитесь в зависимости от русского по имени Макс, решили освободить своих соотечественников и совместно править здешними народами.

— В зависимости? — Тиландер расхохотался. В это время в комнату прошел Мендоса, метнувший взгляд на Картера: «Я же тебе говорил».

— Герман, я предлагаю только один раз, — Картер встал и прошелся по комнате, — либо ты с нами, либо разделишь участь своего друга-коммуниста.

— Он не коммунист, но я отвечу так, — Тиландер приосанился, расправил плечи, — в роду Тиландеров не было предателей и не будет!

— Не будет, говоришь, — Картер злобно поиграл желваками, — рода Тиландера не будет, если не образумишься. — Он крикнул на местном языке, и в комнату ворвались двое здоровяков, что тащили сюда Тиландера. Картер отдал распоряжение, от которого лица дикарей засветились радостью, и его грубо поволокли из комнаты.

Только бы Лар смог обойти ту мель, иначе нам хана, — успел подумать Тиландер, прежде чем удар по голове небольшой дубинкой отправил его в глубокий нокаут.

Глава 10. О чем мечтает пленник

Утро второго дня дарило маленькую надежду, что дождя не будет и, возможно, воздух прогреется. Теплилась еще надежда, что меня вытащат из ямы: нет смысла держать меня здесь просто так. Если меня не убили, решившись напасть на нас и убить моих людей, то моя жизнь для Урха имела какой-то смысл. Но какой? Происходи это в современном мире, были бы варианты ответов: выкуп, обмен. Но какую ценность имеет пленник в каменном веке? Сколько не силился припомнить, кроме варианта, что я в плену в качестве живой консервы, на ум не приходило. Но Урха не людоеды, по крайней мере, никаких фактов, указывающих на склонность к каннибализму, не замечено. Да и Паб, Рек и Гун, что провели в Макселе три месяца, вели себя адекватно, в какой-то мере цивилизованно, если это слово применимо к дикарям.

Наверху послышались шаги: кто-то невидимый снова сбросил кусок мяса, и шаги стали отдаляться.

— Эй, тварь, вернись, — закричал я шагам, но ничего не произошло. Голод уже давал знать о себя довольно сильно. Конечно, есть мясо, что тебе бросают, как собаке, весьма обидно и сильно било по внутреннему самолюбию, но умирать с голода — это апофеоз идиотизма. Лужа, образовавшаяся после дождя, впиталась, оставив после себя влажное пятно на земле. После еды пить захотелось еще сильнее. Еще несколько раз попытался дозваться до охранника, но никто на мои крики не явился.

В данный момент невидимого охранника я ненавидел сильнее предателя Паба: в своих мечтах о мести перепробовал несколько изощрённых казней, коим подвергну охранника, получив свободу.

Двоюродный брат мамы провел в колонии пять лет после несчастного случая. Его автомобиль врезался в людей, ожидавших автобуса на остановке. Погибла женщина, и двое молодых парней получили травмы. И хотя это был несчастный случай, у автомобиля соскочил шаровый палец, двоюродного дядю осудили. Был он человеком справедливых взглядов и отказался сотрудничать с администрацией колонии, собиравшейся сделать из него доносчика. Из пяти лет в колонии дядя Валера семь месяцев провел в бараке усиленного режима и два месяца в карцере-одиночке.

Дядя рассказывал, что самую сильную ненависть осужденные испытывали не к прокурорам и судьям, что зачастую давали несоизмеримые преступлению сроки, а к простым охранникам превращавшим их жизнь в ад. Именно простые охранники больше всего измывались над заключенными, упиваясь своей властью. Могли «случайно» уронить миску с тюремной баландой, «случайно» наступить на простыню кровати нижнего яруса, досматривая верхний ярус. Охранники во время контрольного осмотра камеры забирали все, что могли найти: деньги, сигареты, расчески, даже чай, что передавали с «воли». Любая мелочь вплоть до кружки воды в карцер имела свою цену и цену немаленькую: некоторые, задолжав охранникам и сокамерникам, по слова дяди Валеры, резали себе вены, чтобы не платить одним местом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Когда дядя Валера все это рассказывал, я был студентом и не понимал, почему ненависть заключенных направлена против бедняг-охранников, практически подневольных людей. Но попав в яму сам воспылал лютой ненавистью именно к своему охраннику. Ненависть к нему перекрывала ненависть к предателю Пабу, прожившему среди нас в Макселе целых три месяца. Так ошибиться в Пабе… ведь были звоночки, на которые я не обратил пристального внимания, не попытался проанализировать чрезвычайную любопытность дикаря. Без сомнения, Паб смог узнать многое: мы сами показывали свой город и свои достижения, пытаясь впечатлить Урха, чтобы идея стать Русами исходила от них. Несколько лет отсутствия врага, сытая и размеренная жизнь нас расслабили, заставив уверовать, что для нас нет никакой опасности.

Несмотря на солнечные лучи, освещавшие решетку над моей ямой, мне было холодно. Жажда мучила, но найдя влажный участок стены, смог присосаться и получить пару миллилитров воды, давшей ложное ощущение. Наверху снова послышались шаги, я мог поклясться, что это другой человек по его походке. Запрокинув голову, ждал, что над решеткой покажется физиономия. Вместо лица между прутьев решетки невидимка начал просовывать свернутую шкуру, которая полетела вниз. Только я нагнулся, чтобы поднять шкуру, как по голове что-то ощутимо стукнуло. Это оказался мешочек из шкуры с пробкой из дерева: подхватив мешочек, посмотрел вверх. Увидеть, кто мне скинул драгоценную воду и шкуру не удалось: но шаги уходящего человека расслышал.

Возможно, в этом вражеском лагере у меня появился друг: как не казалось невероятной такая мысль, вдохновила она меня не на шутку. Если бы знать кто мне сочувствует и иметь возможность с ним общаться… впервые за двое суток забрезжила надежда освободиться не дожидаясь помощи из Макселя. Оставалось только гадать, кто и почему решил скинуть мне шкуру и воду. Стараясь не пролить ни капли драгоценной жидкости, маленькими глотками напился воды, перекатывая ее во рту, прежде чем пропустить дальше. Про этот трюк читал у Жюля Верна, жители пустынь держат воду во рту несколько минут. При таком подходе, утолить жажду можно меньшим количеством воды.

Воспаленный рот, получив живительную влагу, дал чувство удовлетворения. В самодельном бурдюке около трех литров воды, неизвестно когда еще получу жидкость, содержимое мешочка следует расходовать экономно.

Меня неудержимо клонило ко сну: организм, получив еду и воду, требовал отдыха, чтобы восстановить силы. Сброшенной козьей шкуры не хватало, чтобы завернуться полностью. Положив край шкуры на землю, присел свернувшись калачиком и накрываясь остальной частью. Сквозь сон услышал шум наверху, но двое суток без сна сделали свое дело. Раздираемый любопытством, как ни старался, не смог поднять отяжелевшие веки, проваливаясь в беспокойный сон.

* * *

Тиландер очнулся от холода и застонал, почувствовав, как врезаются в тело верёвки. Прямо перед его глазами стоял небольшой уголок моря, основную его часть прикрывала группа из нескольких скал. Он был привязан веревками к колу, вбитому в песок, вода Средиземного моря доходила до колен. Он не знал, сколько времени находился на импровизированном кресте, но вырубили его ночью, а сейчас, судя по положению солнца на небе, дело шло к полудню.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Тиландер попробовал пошевелить связанными за спиной руками, обхватившими кол: веревка только сильнее стала впиваться в запястья, причиняя острую боль. Ноги тоже были связаны и привязаны к колу, но лодыжки практически не болели, прохладная вода не давала отечь ногам, снимая болевые ощущения. Горло саднило, а во рту ощущение, что неделю не пил воды, находясь в пустыне.