Под небом Новгорода - Регина Дефорж

— Гийом, я рада вас видеть.

— Мора!

Стоя недалеко от герцога, король спросил сестру:

— Почему он говорит ей «Мора»? Я уже слышал это слово от него…

— Матильда мне сказала, что так зовут одну из русских фей.

— Фея?! В этой далекой стране тоже есть феи?

— Дядя, — сказала Матильда, улыбаясь, — феи есть во всех странах на земле.

— Как вы, христианка, смеете нести такой вздор, герцогиня? — остановил ее Фроланд, епископ Санлиский.

Намек на запрещение папы опечалил герцогиню. Церковь все еще не признавала их брака и грозила отлучением; от такой возможности Матильда трепетала. Как жить без Святого Причастия, без ежедневных церковных служб, как лишиться Божьей любви?! Удастся ли Лафранку, посланному Гийомом в Рим, смягчить папу? Настоятель Бекского монастыря высказывал уверенность, что удастся.

Вот зачатый ребенок впервые пошевелился в утробе. Герцогиня усмотрела в этом счастливое предзнаменование и хотела, чтобы будущий отец разделил эту радость. Однако Гийом смотрел только на королеву, которой они поклялись в любви и верности. Матильда любила Анну всей душой. Когда Гийом рассказал жене об их встрече и о зародившейся у него любви, Матильда не только поняла его, но даже была счастлива.

— Как мы любим ее! — порывисто воскликнула она. — Ты да я…

Герцог ее нежно поцеловал.

Вскоре он подарил жене большой надел около Фале.

Они каждый день вместе молились за Анну.

Но сегодня, здесь, в первый раз Матильда почувствовала себя обездоленной. Она испытала сильный приступ ревности.

— Где Матильда, я хочу видеть Матильду!

Этот зов Анны вмиг прогнал все черные мысли.

— Я здесь!!!

— О моя добрая Матильда, как я рада, что вы оба находитесь тут, — сказала королева, взяв их руки и прижав к себе. — Мне приснился ужасный сон, будто черный человек склонился надо мной и хочет меня похитить; я звала, звала на помощь, но никто не приходил; я боролась с этим человеком как могла, но он был сильнее…

— Анна, — сказала Адель Фландрская, прерывая ее, — это плохой сон: он вызван усталостью, это естественно после перенесенных родов. Вы должны отдохнуть. Матильда, Гийом, вам лучше сейчас удалиться.

Герцог и герцогиня Нормандские повиновались. За ними вышли его величество король и остальные посетители. При королеве остались только повитуха да служанки, которых, впрочем, Елена поспешила отослать.

— Мне опять приснился Филипп; это ведь был он, да?

Глава пятнадцатая. Филипп

Когда Анна, расставшись с охранным отрядом своих соотечественников, покинула Польшу и направилась во Францию, Филипп не последовал за своими товарищами, несмотря на их настойчивые увещевания. Без сожаления наблюдал он, как уезжают его приятели, кто с детства делил с ним радость игр, кто бился рядом, кто вместе с ним служил в дружине киевского князя, — а туда брали только самых храбрых и самых знатных.

Отказавшись вернуться на Русь, Филипп фактически становился изменником. Он помолился, попросив Бога о прощении.

Под покровом ночи, как тать, Филипп обменял свою богатую и яркую одежду на тряпье, в которое одевались наемники, отправляющиеся в длительное и трудное путешествие. Из былого богатства он сохранил лишь кинжал, подаренный Анной, а также клинок — дар Ярослава, да несколько золотых и серебряных монет, положенных в кожаный кошель, что был спрятан под рубахой. Филипп незаметно последовал за обозом княжны. Он решил сделаться неузнаваемым для всех, и особенно для нее. Поцеловав лезвие кинжала, он обрезал свои длинные волосы, обрил макушку, оставив лишь длинную прядь на затылке, как это делали татарские воины. Также он сбрил бороду и усы.

— Владимир Великий, и ты, святой Георгий, покровитель мой, дайте же мужества довести до конца задуманное мною.

С ужасным хладнокровием Филипп вдоль и поперек исполосовал себе лоб и щеки, сделал на горле от правого уха до основания шеи разрез. Ослепленный текущей кровью, зверея от боли, он зацепил ногой торчащий корень и упал прямо лицом в костер, разожженный, чтобы защититься от холода. От страшной боли Филипп на несколько мгновений потерял сознание. Когда же пришел в себя, жжение казалось невыносимым, а лицо покоробилось и распухло. Несмотря на большое расстояние, арьергард охраны княжны услышал изданный Филиппом вой. Привыкшие к смертным крикам французы похолодели от ужаса. Филиппу же казалось, что его глаза буквально вытекают из орбит. Он принялся кататься по снегу, который загасил одежду, но не смог успокоить. Филипп лишился чувств, замерев, как большая дымящаяся головешка, меж деревьев.

Филипп не знал, сколько времени провел он в забытьи. Полуживой от боли и холода, он дотащился до лошади. Ее тело было сейчас покрыто тонкой ледяной коркой. Филипп отвязал сумку, вытащил флягу с водкой. Глоток, другой, третий отогрели руки и ноги. Он хотел было встать на ноги, но тяжело рухнул на землю. Правая нога (которую он, очевидно, подвернул, падая) отказывалась держать вес тела. Дыша как загнанный зверь, Филипп из своей накидки нарезал широкие полосы и крепко обвязал ими голову. Обмороженное лицо, потеряв чувствительность, уже не доставляло ему больших страданий. Окоченевшие обоженные пальцы нащупывали сплошь вздутия и трещины на коже. Глаза представляли собой две узкие щелки. А рот!.. нос!..

Из груди его поднялся глухой стон, перешедший в нутряное рычание. Крик замер в булькающей крови, текшей из разрезанного горла. Горстью мха Филипп грубо заткнул рану.

Огромным волевым усилием он вскарабкался на коня, поскакал галопом. Чудом опять-таки он не был сброшен, удержавшись в седле только лишь благодаря своей ловкости. После очень долгой скачки успокоенный и согревшийся конь перешел на рысцу.

Несколько дней, одурманенный болью и лихорадкой, Филипп ехал вслед за обозом. Как зверь, он утолял жажду в придорожных лужах, предварительно разбивая ледяную корку. Позже, когда он вновь обрел способность видеть, Филипп стал питаться кровью зайцев, подбитых из пращи. Чтобы смягчить жжение, он носил на лице маску из мха. Однажды утром, слабый и порядком исхудавший, он почувствовал, что лихорадка прошла и что он уже в состоянии проглотить несколько кусков молодой оленины. Это придало ему сил.

Двигаясь днем и ночью, слившиеся воедино конь и всадник нагнали поезд. Для Филиппа пришло время расстаться с верным товарищем. У него не хватило духа убить коня. Привязав его к дереву и крепко обняв напоследок, Филипп ушел, сильно прихрамывая. Еще долго по всему лесу слышалось ржание, потом все смолкло.

Этой ночью Филипп так страдал от боли, что, возможно, покончил бы с собой, если бы в бреду ему не послышался зов:

— Векша! Векша!

Через три дня, безжалостно убив слугу из епископской свиты, он сумел наняться вместо убитого, несмотря на тот ужас, который внушал окружающим. Когда у него спросили имя, Филипп лишь показал на гноящийся шрам на шее. Его и прозвали «хромой-немой».

Ужасные раны, казалось, удесятерили силы молодого человека, поэтому ему поручали самую тяжелую работу: оттаскивать завалившие дорогу деревья, вытаскивать из грязи застрявшие возки, подкладывать большие камни под колеса, охотиться на оленей для княжеского стола, сражаться против разбойников, более или менее скрытно следовавших за поездом и лишь выжидавших подходящей минуты для нападения.

Однажды Филипп собственноручно убил пятерых бандитов. Госслен де Шони захотел взглянуть на смельчака. Несмотря на изуродованное лицо, фигура показалась ему смутно знакомой. Но, благодарение Богу, ни у одного из его людей не было такого исполосованного шрамами лица. Несчастный не мог даже говорить, вероятно, из-за раны, следы которой были отчетливо видны на шее. Как бы там ни было, это был хороший и крепкий слуга. Если этот человек не погибнет и если он будет вести себя пристойно, Госслен готов даже взять его с собой во Францию.

Однако Филипп старался быть осторожным и тщательно избегал Госслена, по возможности держась в стороне от него и епископов. Более всего он опасался проницательного Готье.

В тот злосчастный день, когда он вытащил Анну из-под обломков упавшего в реку возка, Филипп подумал, что его окончательно узнали. Он чуть не выдал себя. Елена мягко взяла женщину из его рук и донесла ее до ближайшего возка.

Раздетая, растертая, согретая теплом разожженных жаровен, княжна пришла в себя. Ее радостная улыбка совсем успокоила и кормилицу, и спешно прибежавших епископов.

— Мне почудилось, что меня нес какой-то молодой и сильный мужчина, — сказала Анна.

— Такие видения даже неприличны для будущей супруги! — воскликнул Роже де Шалон.

Епископ из Мо с трудом сдержался, чтобы язвительным замечанием не поставить под сомнение целомудрие своего коллеги, в молодости бывшего отнюдь не самым добродетельным.