Под небом Новгорода - Регина Дефорж

— Нет, — сказал Филипп, протягивая кнут и показывая на Молнию, гарцевавшую вокруг него.

— Хочешь сказать, он намеревался ударить коня принцессы?

— Да.

— Ты хорошо сделал, что помешал ему, но за это нельзя убивать. Любопытно, конь радостно приветствует тебя, тогда как он не подпускает к себе никого, кроме принцессы. Ты странный человек. Однажды, когда ты заговоришь, то расскажешь мне все. А пока ступай.

Филипп спокойно вытер свой меч о траву, затем вложил его в ножны. Подошедший повар протянул хороший, истекающий соком кусок оленины, завернутый в лепешку. Филипп поблагодарил кивком головы.

— Ты замечательный убийца людей и зверей. Ты всегда возвращаешься с добычей, — сказал ему повар, облизывая пальцы.

Поев, Филипп пошел искать источник, чтобы помыться, побрить голову и бороду. Когда он вернулся, его спутники осыпали его насмешками. Некоторые из них не мылись с самого отъезда из Киева. Не обращая на них внимания, молодой человек растянулся под одной из повозок, повернувшись лицом к возку, в котором ехала Анна.

Свадебная церемония и коронация стали для Филиппа пыткой. Он хотел забыть об этом, упиваясь плохим вином в отвратительных тавернах пригорода Реймса и сходясь с потрепанными шлюхами и худыми девочками, едва достигшими половой зрелости. Вид его так пугал их, что они закрывали глаза от отвращения и страха. На следующий день после попоек и распутства никто не осмеливался приблизиться к Филиппу. Безумное отчаяние, которое можно было прочесть в его налитых кровью глазах, останавливало как самых смелых, так и самых дружелюбных.

Его не было среди тех, кто сопровождал новую королеву и короля в Санли. Филипп отправился за Госсленом в его владения Шони, где графа ожидали жена и сыновья. Там хозяин оказал храброму человеку, к которому испытывал чувство, похожее на дружбу, весьма хороший прием.

Несколько недель Филипп не видел Анну. Он уже начал понемногу говорить: хриплый и низкий голос добавлял ему таинственности. Притирание, данное Еленой, ускорило заживление ран и уменьшило опухоль. Филипп проводил время, охотясь в обществе старшего сына своего хозяина, девятилетнего мальчика, не отходившего от него и засыпавшего его вопросами. Филипп отвечал, однако, не на каждый из них.

— Мой отец говорит, что ты один из лучших воинов. Сколько человек ты убил?

— Не знаю.

— Я не верю тебе. Отец говорит, что каждый знает, сколько человек он убил своей рукой. Так сколько же?.. Сколько?..

Вопросы наскучили Филиппу, и он ответил:

— Может быть, с десяток.

— Только-то! Мой отец убил тысячи!

— Думаю, что ты преувеличиваешь, сынок.

Уже некоторое время Госслен наблюдал за ними. Он очень гордился уверенностью сына, его ловкостью в обращении с оружием. Порезанный оказался отличным учителем, а маленький Тибо — хорошим учеником.

— Иди, сын мой, возвращайся к своим играм.

— Отец, я не ребенок, развлекающийся играми, я мужчина.

— Ты скоро им будешь, мой сын, скоро… Иди, мне надо поговорить с Порезанным. Да, так вот… Король призывает меня к себе. Мы отправляемся завтра на рассвете… Что с тобой, ты побледнел…

С большим трудом Филипп сдержал радостный крик. Он скоро увидит ее! Кровь в висках стучала как барабан. Господи, благодарю тебя за твою доброту! Я скоро ее увижу!..

Глава шестнадцатая. Генрих

Рождение наследника очень обрадовало государя. Теперь он мог быть спокоен за будущее своего рода. Конец приставаниям епископов, насмешкам придворных, едва скрываемому презрению графов! Имея сына, он покажет всем, кто господин в королевстве. Выполнив свой долг короля и супруга, Генрих мог теперь жить, как ему заблагорассудится.

Прежде всего надо было проучить слишком могущественного Бастарда, посмевшего ухаживать за королевой на глазах у Генриха, — и это с согласия его глупой жены. Разве герцог не просил королеву стать крестной матерью его первенца Роберта? Чтобы преподать урок, король помирится с Жоффруа Мартелем и заключит с ним союз. Граф Анжуйский, завязший в войне с Гийомом за освобождение крепостей Домфрон и Алансон, мог пойти на удовлетворение всех пожеланий короля. Двух мнений на сей счет и быть не могло, учитывая создавшийся расклад.

Несмотря на возражение Бодуэна Фландрского, 15 августа 1052 года Генрих призвал Жоффруа и после отслуженной в аббатстве Большой мессы заключил с ним торжественный мир.

По этому поводу, к великой радости парижан, были устроены увеселения: состязания на Сене, когда противники стараются столкнуть друг друга в воду шестами, турниры, где сама королева вручает награду победителю. Это придало праздникам особый блеск.

Присутствие королевы, однако, становилось для Генриха все более невыносимым. Особенно нельзя было упоминать при нем о приехавшей вместе с Анной Елене. Елена смотрела на Генриха с нескрываемым отвращением и упорно продолжала говорить только на своем варварском языке.

Уже много раз королю хотелось отослать ее восвояси, но король опасался гнева Анны. Какую ужасную сцену устроила жена, когда через несколько дней после родов застала Генриха любезничающим с юным оруженосцем! Анна говорила те же слова, что и мать короля, слова жесткие, грубые. Генрих снова почувствовал себя мальчуганом, которого королева Констансия называла тряпкой. С момента рождения Филиппа Генрих не прикасался к Анне. Вскоре, впрочем, он снова взойдет на ее ложе. И не потому, что она вызывала у него желание, просто надо было соблюсти элементарные приличия.

Анне он намеревался показать, кто здесь хозяин. Генрих женился на ней, чтобы она рожала наследников для королевства, и она будет их рожать, хочет того или нет. Иначе он разведется с ней в два счета.

— Ваше величество, вы так задумчивы… Я вас поцелую, если скажете, почему у вас мрачный вид.

— Мой Оливье, я думал о королеве.

— Тогда почему лицо ваше печально? Королева Анна добрая и красивая женщина.

— Замолчи, ты сам не понимаешь, о чем говоришь. Ты не должен защищать ее только лишь потому, что она поет с тобой.

— Добрый король, я полагаю, что вы несправедливы. Разве она не родила вам сына? Я думаю, вы ревнуете. Ее все любят, в том числе и я.

— Ты глуп. Как можно любить женщину? Женщины болтливы, кокетливы, злы и бесстыдны. А их отвратительное тело: эти их груди, влажная и вонючая дырка, их месячные… Фу! Все это вызывает у меня отвращение. Стоит только об этом подумать, как сразу тошнит. Другое дело — тело юноши: оно крепкое и гладкое. У юноши плоская грудь, круглые ягодицы, мягкий член, становящийся твердым, как гранит, под ласками возлюбленного. В мужчине — красота!

— Я так не думаю. Как и вы, я нежно люблю мужскую красоту и мне нравится ласкать мужское тело, но я люблю и женский торс, гибкость женских членов, выпуклость живота. Вспомните королеву: вы сами говорили мне об удовольствии, которое испытали, познав ее.

— Но я очень страдал. Чтобы придать себе храбрости, я думал о тебе. Я закрывал глаза и воображал, что держу в объятиях тебя.

— Мы очень разные. Я бы широко открыл глаза, чтобы увидеть, как прекрасная Анна извивается подо мной.

— Попридержи язык! Ты забыл, что говоришь о королеве?!

Оливье, лежавший с небрежной грацией на подушках, изящным прыжком поднялся и, прижав руку к сердцу, насмешливо поклонился.

— Простите, сир, я забыл, что говорю с королем, а не с возлюбленным.

— На сей раз прощаю тебя, если только ты обещаешь не любезничать впредь с придворными девицами.

— Прекрасный король, охотно обещаю вам это, потому что я не люблю девиц. Я люблю… милых полнотелых дам, с пышным задом, полным животом и грудями.

Бархатная подушка, брошенная Генрихом в Оливье, прервала речь молодого трубадура, который, смеясь, бросил ее обратно. Последовавшая милая потасовка опрокинула обоих на подушки, где они и предались ласкам.

Лежа затем возле уснувшего Оливье, полуодетый король смотрел сквозь узкое окно на темные тучи, возвещавшие грозу. Уже много дней над Парижем стояла тяжелая духота, чуть спадавшая ночью. Даже вода в Сене была такой теплой, что она не вызывала приятных ощущений у людей, купавшихся в надежде обрести прохладу. Подавленные духотой, парижане едва таскали ноги. Немного приободрялись, лишь выпив вина с виноградников Монмартра или Аржантейля, если были деньги. Остальные дули скверное вино из виноградных выжимок. Думая, что этим утоляют жажду, люди пили много и в состоянии опьянения повсеместно задирали друг друга, дрались. Каждый день воины из охраны подбирали около дюжины трупов; каждый день монахи из богадельни выхаживали все новых раненых; каждый день палач вешал преступников. В городе царила удушливая атмосфера, в которую изредка врывался звон колоколов, раздававшийся в сероватом небе. Вдали слышались грозовые раскаты.