Под небом Новгорода - Регина Дефорж

Хотя после полудня прошло не много времени, было темно, как в разгар зимы. Ослепляющая молния вдруг озарила покои, подчеркнув белизну кожи Оливье. Король протянул руку и погладил слипшиеся от пота и слегка вьющиеся на затылке волосы мальчика. В то же мгновение удар грома необычайной силы заставил вздрогнуть обоих мужчин. Генрих перекрестился и прошептал молитву. Оливье приподнялся, протирая глаза.

— Кажется, Бог не очень доволен. Можно даже сказать, что он гневается.

— Замолчи! Ты богохульничаешь. Мы — бедные грешники. Да защитит нас Божья Матерь. Оденься, твоя нагота оскорбляет…

— А нагота короля?

— О!..

Генрих неловко привел в порядок свою одежду.

Оливье улыбнулся.

— Уходи… оставь меня… Я намерен просить у Бога прощения.

На коленях, закрыв голову руками, король Франции снова молил Господа простить ему грех содомии.

Глава семнадцатая. Оливье из Арля

Не отвечая на зов оруженосцев, которые, несмотря на церковный запрет, играли в кости, Оливье широкими шагами направился во двор. Он задыхался! Ему надо было вдохнуть свежего воздуха. Похоть короля делалась с каждым днем все невыносимее.

Его, тогда еще совсем маленького ребенка из некогда богатой и знатной семьи, один из менестрелей привел к архиепископу Орлеанскому, любившему окружать себя певчими. Чистый голос ребенка и его хорошенькое личико покорили прелата. Получив приличное вознаграждение, менестрель оставил ребенка у монахов, научивших его не только музыке, пению и псалмам, но чтению, письму и некоторым играм, о которых настоятельно советовали не говорить даже на исповеди. Король на одной из церемоний в Орлеанском соборе услышал этот чистый и теплый голос и был очарован. Он попросил встречи с молодым певцом. Каштановые кудри мальчика, зеленые его глаза, красивые губы, прикрывавшие безупречные зубы, маленькие ноги и руки произвели на короля столь глубокое впечатление, что он не нашел слов для похвалы. Его величество, потрясенный, ушел. Мальчик подумал, что он не понравился королю. Но через день учитель музыки приказал Оливье собирать пожитки, после чего отвел его к епископу.

— Сын мой, король обратил на тебя внимание. Это большая честь для тебя и большое огорчение для меня. Надеюсь, ты покажешь себя достойным и верным своему учителю, а также преисполненным уважения к Богу и Его Церкви. Иди, сын мой, да защитит тебя святая Дева!

Благословив Оливье и дав ему золотую монету, Изомбар отослал мальчика.

Оливье покинул монахов и своих товарищей без сожаления. Три года, проведенные в Орлеане, не были для него счастливыми. Ученики завидовали ему, некоторые учителя преследовали его своими ухаживаниями. Оливье находил отдохновение в занятиях и непослушании, которое ему прощали из-за его многочисленных дарований. Оливье мог играть на всех музыкальных инструментах, сочинял очаровательные песни, по случаю рисовал, прекрасно танцевал.

В это время королевский двор находился около города Дрё. Оливье приняли при дворе наравне с детьми графов. Генрих поручил его учителю фехтования Росцелину, обучавшему оруженосцев для войска. Очень скоро Оливье превзошел всех в бою как на палках, так и на мечах. Эти новые таланты обеспечили ему уважение юношей, решивших, что они смогут легко подчинить себе нового любимца короля. Может, Оливье внешне и походил на девушку, но дрался он с большой отвагой.

Оливье без отвращения, но и без удовольствия уступил домогательству короля. Несмотря на свой возраст, Генрих был скорее красив. Он умел быть нежным, мягким и щедрым и… он был король! Какое-то время Оливье опасался, что женитьба отдалит короля, но случилось обратное. Каждая ночь, проведенная королем с Анной, приводила к нему Генриха все более нетерпеливым. И, однако, произошло то, к чему Оливье не был готов: он влюбился в Анну, которая, со своей стороны, также весьма привязалась к этому дерзкому музыканту, умевшему искусно развлекать.

Оливье стал проводить все больше времени в обществе королевы. Ее величество учила Оливье песням на русском языке, а он учил ее песням Франции. Провансальский язык, изгнанный после смерти королевы Констансии, снова расцвел, так что придворные больше не понимали смысла многих слов, к великому неудовольствию Генриха. В конце концов король запретил петь иначе, как на французском или по-латыни. Ни Анна, ни Оливье не соблюдали этого запрета.

Король стал так сильно ревновать, что, будучи верной женой, королева удалила трубадура. Со времени рождения Филиппа юноша больше не появлялся перед ней. Однако он как-то прислал Анне длинное стихотворение, где воспевал красоту, приветствовал женщину и мать, жаловался на изгнание, на которое его обрекли. Анна в благодарность послала ему штуку дамасской материи.

Молодой человек покинул замок. Выйдя за стены, он спустился на берег Сены, где девушки и юноши водили хороводы. Подняв лица, они умывались потоками, лившимися с неба. Босые их ноги скользили по траве. Все падали, ноги и руки сплетались. Это было похоже на освещенное молниями и сопровождаемое ударами грома совокупление, как в самые древние времена. Срывая с себя одежды, Оливье бросился вперед: он не мог пропустить такое любовное искушение.

Удовлетворив свои чувственные желания и обессилев, Оливье по грязи дополз до Сены, нырнул. Вода была теплой. Лежа на спине, он дал нести себя легкому течению. С удовольствием ощущал он тяжелые капли, разбивавшиеся о лицо, коловшие, как тысячи иголок, падавшие в открытый рот. Ему казалось, что льющаяся с неба вода очищала от всех грехов, возвращала детскую невинность. В его расслабленном сознании лениво возникали сцены счастья: ласки матери, когда он поднес ей свою первую охотничью добычу; гордость отца, когда Оливье обскакал сына графа Провансальского; игры и драки с родными и двоюродными братьями… Оливье не было и восьми лет, когда, со смертью родителей и старших братьев, всему пришел конец. С этих пор пришлось постоянно сражаться за свое существование. Чтобы прогнать эти неприятные воспоминания, Оливье долго плыл под водой. Потом, голый, он вышел на берег острова Ля Сите.

Опершись спиной о дерево, какой-то высокий и сильный человек с обритой головой и длинными усами пристально рассматривал голого купальщика. Лицо этого человека походило на чудовищно изрытую землю.

— Почему ты так смотришь на меня? — спросил юноша. Человек ничего не ответил и продолжал разглядывать.

Юноше показалось, что он уже где-то видел этого мужчину. Если бы не эти уродливые шрамы и отсутствие волос, незнакомец, несомненно, был бы красив.

— Что ты от меня хочешь? Моя нагота тебя смущает?.. Я оставил одежду на том берегу, у девушек. А может… я тебе нравлюсь… Нет? Тогда я отказываюсь что-либо понимать. Как тебя зовут? Ты не хочешь отвечать? Тогда дай мне пройти.

Человек сделал шаг, положив руку на рукоять своего меча.

— Трус! У меня нет оружия. Ты хочешь меня убить?! Человек отрицательно покачал головой, развязал свой плащ и протянул его Оливье. После некоторого раздумья Оливье взял плащ и запахнулся в него.

— Спасибо. Но мне хотелось бы понять, куда ты клонишь?.. Ты что, хочешь, чтобы я пошел за тобой? Впрочем… А почему бы и нет…

Под дождем с грозой, сила которой удвоилась, оба они побежали к таверне; там было так много людей, что они с трудом вошли. Очевидно, Порезанного тут хорошо знали, потому что пышнотелая служанка, как раз такая, каких любил Оливье, подозвала их к себе. Несмотря на протесты и ругательства, мощно работая локтями, Филипп и Оливье пробрались в глубину зала, в самый уголок, куда еле проникал свет от воткнутых в стены факелов.

— Сеньоры, устраивайтесь здесь, я принесу вам вино, — сказала толстуха.

— Ты здесь как сыр в масле, друг мой, а потаскуха, кажется, очень расположена к тебе. Ну теперь-то ты хоть скажешь мне, чего от меня хочешь? — поинтересовался у своего приятеля Оливье.

Женщина вернулась с оловянными кубками и кувшинчиком, бока которого были густо покрыты капельками.

— Спасибо, Жизель.

— Пейте, мессир Порезанный, вино холодное, я сама нацедила его из бочки, — сказала она.

Жизель подождала, пока Порезанный выпил и прищелкнул языком с видом знатока, затем налила музыканту. Оливье тоже пригубил вино.

— Она пошутила над тобой, мессир. Тебя разве так зовут, разве Порезанный?

— Да, — хриплым голосом ответил тот. — Это мое имя.

— А меня зовут Оливье.

— Знаю.

— Тем лучше. А ты, кто ты? Я люблю знать, с кем пью.

— Я служу господину Госслену де Шони.

— А, я теперь понимаю, почему мне показалось, что я тебя уже где-то встречал. Ты ведь состоял в охране королевы Анны, так?

Внезапная краска, залившая лицо Филиппа, подчеркнула широкие беловатые шрамы. Трубадур заметил это.

— Ты ведь был в ее охране? — повторил он вопрос.