Концерт в криминальной оправе - Марк Фурман

Впервые за полтора года он надел белый халат. Его подташнивало, голова кружилась. Кроме него в комнате находились четверо: немецкий врач, совсем еще мальчишка, в халате, но без перчаток, какой-то офицер, вероятно, старший, сидевший на стуле у стены, переводчик и Сличевский.

«Следить будут за каждым движением, поэтому больше слов… Всякое может быть… Объяснения патолога завораживают, придется рассказывать о мелочах, поподробнее… Ну…». — Усилием воли он взял себя в руки.

Сняв обрывки обгоревшей одежды, Григорий Михайлович высоко поднял их и показал присутствующим. Потом начал внимательно осматривать труп. Руки и ноги немца интенсивно черного цвета, голова тоже черная, кожа растрескавшаяся… Немец действительно обгорел.

Врач, стоявший рядом с Григорием Михайловичем, почтительно склонил голову на длинной худой шее к самому уху, так и не вставшего со стула немца. Григорий Михайлович несколько раз услышал слово — «flamme» (пламя).

Руки его ощупывали голову, лицо с черными провалами глазниц, шею… На правой ее стороне он заметил красноватое пятно полуовальной формы. Ссадина? Сантиметром левее, еще одно. Две ссадины? Они никому не казались подозрительными, так как кожа во многих местах была содрана с тела, обнажая мышцы. Их просто кроме него никто не заметил. Подумаешь, два каких-то пятна…

Сейчас Григорий Михайлович все время говорил, переводчик едва успевал за ним. Немцы почти не слушали его. Видно, успокоились, устали. Вскрытие он начал не с шеи. Сейчас это была запретная область. Он еще раз осмотрел грудь, живот. Главное — не спешить. Возможно, немцы сами уйдут, поверив, что их офицер сгорел пьяный. Григорий Михайлович продолжал свое дело. «А ведь этот молокосос ничего не поймет», — внезапно подумал он со злорадством, краем глаза увидев набриолиненную голову немецкого врача. Глаза за стеклами очков полуприкрыты. Спит или делает вид?

Он разрезал мышцы шеи, от сердца отлегло. Если тут и были кровоизлияния, сейчас их нельзя заметить. Кровь свернулась от действия пламени. Это хорошо. Теперь подъязычная кость. Руки осторожно ощупали ее. Очень уж подвижна. Главное — не спешить. Он потянулся за другим инструментом, это позволило выиграть время. Потом опять дотронулся до проклятой кости. Она была похожа на ивовую ветку, у которой кожица цела, а сердцевина сломана. Секунду Григорий Михайлович держал эту кость, тут же руки его оставили шею и спустились ниже. Сердце, легкие… Причина смерти немца была ясна — удушение руками. Потом уж был поджог… А переводчик старался вовсю:

— Доктор считает, что гер офицер был крепкий солдат. Абсолютно здоровый мужчина. Но выпить любил…

Вскрывая желудок, Григорий Михайлович ощутил сильный запах спиртного. Он дал и немцу-врачу понюхать эту буроватую массу. Тот слегка приблизил голову, тут же понимающе кивнул. Все… Можно заканчивать.

Потом, когда он дрожащими, ставшими вдруг непослушными пальцами развязывал тесемки халата на спине и все не мог развязать, когда он несколько раз опускал руки, боясь, что кто-то заметит, бьющую его изнутри лихорадку и крупные капли пота на лице, к нему подошел Сличевский.

— Что, устал, доктор? — спросил он Григория Михайловича. — Давай помогу. — Он развязал тесемки халата сзади, как бы между прочим сказал:

— А немцы остались довольны. Молодой говорит — очень опытный врач. Им, конечно, так проще — сгорел пьяный, и концы в воду. Вот только не поджег ли кто? А шнапсом не хочешь побаловаться?

Григорий Михайлович отказался, но, придя в прачечную, залпом выпил целый стакан самогона.

Это была его первая встреча со Сличевским. Вторая произошла на суде, сразу после войны. Там Григорий Михайлович в подробностях рассказал об этом случае. Третья — состоится завтра.

Длина февральская ночь, но только под утро забылся он коротким тревожным сном. Когда встал, уже рассвело, идти в больницу было еще рано. Он взял с полки небольшой томик. «Уголовный кодекс РСФСР». Нашел нужную статью. Прочел лишь несколько строк, знакомых каждому судебному медику: «Заведомо ложное заключение эксперта…» Медленно положил книгу на место.

Да, в том далеком 1942 году он дал ложное заключение. Но тогда перед ним были враги. Сегодня ему предстоит исследовать труп Сличевского, определить место первоначального удара автомашины. Хорошо, если машина сбила его спереди. Тогда, выходит, Сличевский сам виноват: выбежал пьяный на дорогу. А если удар был сзади — значит, недоглядел шофер. Ночь, метель…

Григорий Михайлович вспомнил растерянное лицо шофера. Совсем еще мальчишка, лет двадцать от силы. Вспомнил, как он часто всей грудью дышал и при этом задыхался… Водитель был трезв. Пульс, правда, сильно частил, но это от волнения. Он и не оправдывался, понимал, что во многом виноват, впрочем, кто знает?… Ведь Сличевский, наверное, крепко выпил.

По-человечески Григорий Михайлович не жалел Сличевского. Его гибель не трогала старого доктора. Он видел в ночном происшествии какую-то свою логику, скорее закономерность, перст судьбы. Как говорят в народе — «дурную траву с поля вон». И, наверное, поэтому жалел паренька, который и родился-то после войны, когда Сличевский уже был осужден и находился в лагере, далеко от Свирска. Но как эксперт он обязан сказать следствию правду. Впрочем, сегодня, как и тогда, Григорий Михайлович не считал себя действующим экспертом. Тогда была война, перед ним были враги, сейчас он давно на пенсии, как бы частное лицо. Но это не успокоило его.

Время близилось к девяти. Григорий Михайлович не торопясь оделся, закутал шею теплым шарфом и минут десять отгребал от крыльца легкий ночной снег. Потом прислонил лопату к забору и медленно пошел в больницу. Он шел той же дорогой, что и тогда, в 1942-м. В те же выложенные ослепительным кафелем белые стены, с которыми была связана вся его долгая жизнь, целиком, прошедшая в поисках истины и справедливости. Он понимал, что идет туда в последний раз…

Pinus sibirika

Бывает, что о событии, западающем в душу, которое уже не вычеркнуть из памяти, узнаешь случайно, между делом. Тут, как раз такая ситуация. Начало ее надо сдвинуть к минувшему лету, дням палящего июля, когда в Москве закончилось российское совещание судмедэкспертов.

Итак, полдень, жара за тридцать, и плавящийся на солнцепеке у 16 — этажной башни общежития врачей квадратный уазик. В нем пятеро экспертов, надо ехать во Владимир, однако нет нашего начальника Юрия Лопатина. Ждем полчаса, час. Пекло, даже холодное пиво не спасает. Взоры молодых судмедэкспертов с надеждой устремляются на меня.

Потирая затекшие ноги, выползаю из машины. В вестибюле общежития приятно, даже прохладно. В раздумье прикидываю, где искать начальника, как вижу Сережу Абрамова, спускающегося вниз.

Враз после исследования останков царской семьи, ставший знаменитым, Абрамов, почесывая бороду, хитро прищуривает желтоватый глаз.

— А почему я должен Юрку сдавать? — спрашивает он, представив себя разведчиком, у которого собираются выведать государственную тайну.

Уловив его настрой стоять до конца, говорю: — Шеф машину за пивом послал, надо же ящик куда-то нести…

— С этого бы и начинал, — одобряет Абрамов. — Дело нужное. Ищи его на 11-ом этаже, там ребята в номере у Гусева дрейфуют.

На одиннадцатом захожу в номер Гусева. Так и есть, Лопатин здесь. С моим появлением реакция вполне здоровая, приглашают к застолью. Но начальник явно не доволен: — И тут нашли, — констатирует он. — Вот и руководи такими, как Марик…

— Два часа ждут-с, — укоризненно изрекаю я. — Опять же жара, ребята и водитель нервничают.

Поднимается во весь рост крупногабаритный профессор Плаксин. — Минут десять вас не спасут, — авторитетно заявляет он. — Поднимем за Владимир на посошок и отпускаем Юрия Леонидовича.

И тут хозяин номера Юра Гусев, начальник бюро из Мурманска, говорит:

— Все же придется тебе, Марк, еще на полчасика задержаться. Есть у меня один сюжетец…, хотел сам написать, но отдаю тебе. Дарю! — Гусев делает великодушный жест, опрокидывая под цвет его рыжеседеющей бороды рюмку можжевеловой. Театрально откинувшись на спинку дивана, он готов к рассказу.

«Задержусь на пару минут, — прикидываю я. — Если опять убийства, стрельба, прочий криминал — ухожу. Этих сюжетов у меня и без Гусева хватает».

— Начну с того, — бодро начал Юрий Николаевич, — что все стартовало с момента, когда в низине меж двумя сопками, километров за сто к северу от Мурманска, обнаружилось метров в пять высотой необычное дерево.

— Кедрачок, — определил мой приятель, опытный егерь Иван Барсуков. — В наших краях я кедр никогда не встречал.

Иван Иванович сорвал несколько шишек и веток голубоватой хвои, которые сунул в полиэтиленовый пакет. А как попал в Мурманск, завернул в наше бюро на огонек. И вот между рюмкой зубровки, которую Барсуков крепко уважал и моим чаем, он достал тот пакет. Высыпал на стол шишки, хвою и задал мне вопрос в лоб: — Что за дерево?