Концерт в криминальной оправе - Марк Фурман

Положив книгу на стол, Григорий Михайлович придвинул кресло поближе к лампе. Но не прочел и страницы. В ногах вновь появилась боль. Теперь ноги ныли не только в коленях, но и внизу, у стоп. Григорий Михайлович вытянул их и, обхватив руками колени, стал массировать их. Он словно бы выталкивал боль из ног, и ему становилось легче.

Иногда в зимние вечера он думал о прошлом. Правда, все реже и реже. Вехами в прошедшей жизни стали для него не годы, а воспоминания. В эту зиму они все больше отдалялись, зато каждый прожитый день, наполненный мелкими подробностями, крепко врезался в память. Утром все начиналось вновь. Надвигалась старость…

В Свирске разве что приезжие не знали Григория Михайловича. Он прожил тут почти всю жизнь и не жалел об этом. Когда-то единственный врач в городке, он лечил от всех болезней, даже делал несложные операции. С судебной медициной его связал случай, о котором помнят единицы.

После гражданской в лесах хозяйничали бандиты, и ему нередко приходилось выезжать с работниками ЧК на место происшествия. В одну из ночей пропал председатель горисполкома. Через три недели труп обнаружили в лесу. Председатель был убит из нагана несколькими выстрелами в спину. После этого как-то в Харькове доктор прослушал курс лекций по судебной медицине, и, когда в Свирске появились молодые врачи, по предложению прокурора стал работать экспертом. Постепенно он все больше отходил от практической медицины. Встречаясь с бывшими пациентами, по старой привычке расспрашивал их о здоровье, болезнях, потом просто раскланивался. Перед войной врачей в городе стало уже столько, что к Григорию Михайловичу за советом обращались только люди, хорошо знавшие его…

После массажа боль в ногах исчезла. За окном стояла глубокая ночь. Короткий отрывистый звонок раздался неожиданно. Григорий Михайлович, уже раздетый, осторожно спустил ноги на пол. Ступая по холодным доскам, он босиком прошел в прихожую, там надел валенки, стоявшие перед дверью. «Верно, милиция пожаловала, — подумал он. — Больше некому в такой поздний час». Так оно и оказалось.

— Извините, доктор, начальник вас просит срочно подъехать — раздалось с крыльца.

В машине было тепло. Снежинки белой пылью неслись навстречу. Город спал. Газик въехал во двор через распахнутые ворота, и Григорий Михайлович прошел сквозь дежурную комнату в кабинет начальника. Его он почти не знал, видел только раз, мельком. Новый начальник милиции появился в Свирске недавно, месяца два назад. Навстречу Григорию Михайловичу поднялся из-за стола невысокий человек в позолоченном пенсне на болезненном одутловатом лице.

— Извините за беспокойство, доктор! Время позднее, но пришлось потревожить. Ваш молодой коллега уехал, не вовремя как-то, а тут это происшествие… Кстати, и познакомимся.

Теперь Григорий Михайлович вспомнил, что доктор Орлов, работавший в Свирске уже два года, просил в случае надобности заменить его на несколько дней. Он присел на диван. Сколько раз приходилось ему бывать в этой комнате… Раньше по служебным делам он приходил в милицию почти ежедневно, и у всех были к нему вопросы. Одного интересовали повреждения у потерпевшего, другой срочно просил освидетельствовать задержанного преступника, третий спрашивал совета в связи с болезнью сына, четвертый заканчивал юридический факультет и просил проконсультировать по судебной медицине, помочь литературой. За долгие годы своей работы он всегда был тут желанным гостем. Особая атмосфера этого старого деревянного дома, всегда деловая, была приятна Григорию Михайловичу. Тут от него не было тайн, и все относились к судмедэксперту, как к близкому человеку.

Минут через десять он все знал. Машина из пригородного совхоза сбила у въезда в город человека… Травма, по-видимому, тяжелая, скорая уже выехала…

В «газике» трясло, Григорий Михайлович, вжавшись в сиденье, крепко держался за железную ручку. Вдали показался свет. «Газик» пошел в гору, свет пропал, через минуту после подъема, возник опять, более яркий. Казалось, он совсем рядом.

На дороге рядом с милицейским фургоном стоял грузовик. На носилках у машины «скорой помощи» Григорий Михайлович увидел тело, прикрытое простыней. Врач, совсем еще молодой человек, казавшийся неуклюжим в белом халате, одетом поверх пальто, развел руками:

— Приехали — уже все. — Он помолчал и быстро полез в машину.

Григорий Михайлович подошел к носилкам, откинул простыню. На зеленом брезенте лежал пожилой мужчина в грязном овчинном полушубке. Шапки на голове не было. Редкие волосы на висках и темени едва прикрывали большую лысину. Лицо было чистое, лишь из раны на лбу стекали вбок тонкие струйки крови. На верхе полушубка, груди с обеих сторон и сбоку, он заметил несколько почти квадратных темных пятен. «След от протектора», — подумал он, подошедшим сказал:

— Вероятнее всего, машина переехала тело, вот и рисунок колеса заметен. Подробности сообщу завтра, после вскрытия…

Дома Григорий Михайлович долго не мог уснуть. Он лежал с открытыми глазами, смотрел на бледный проем окна. Ворочался с боку на бок, вставал, пил холодный невкусный чай, снова ложился. Нет, это была не старческая бессонница, и не боль в ногах была тому виной. Само происшествие не так уж сильно взволновало старого врача. Работа судебного медика приучила его к событиям неожиданным, нередко загадочным, когда рано или поздно все, в конце концов, становилось на свои места. Вот и тут, обычная транспортная травма — случай для опытного врача не очень сложный.

Но это лицо человека на носилках… Низкий лоб, багровые комья щек, лысина, редкие рыжеватые волосы на висках… Правда, усов нет. У того были усы. Черная полоска над верхней губой, со светлыми концами волос. Крашеные… Неужели это он, Сличевский? Около пятнадцати лет прошло, как его посадили. Григорий Михайлович был на суде свидетелем. Значит, выпустили. Отсидел срок…

Мысли его метнулись назад, в прошлое. Весна 1941 года. Ледоход на реке. Лодка переворачивается, он в ледяной воде. Потом три километра бегом в задубевшей одежде до ближайшей деревни… Тяжелое воспаление легких, хронический бронхит, поражение суставов. Вот тебе и охота…

Недвижимый лежал Григорий Михайлович, когда началась война. Он настоял, чтобы семья эвакуировалась, оставив его в больнице, где лежало еще несколько тяжелых больных. Врачей не было, и санитарки перевозили его, неподвижного, на каталке от одной койки к другой. Он лечил людей, медленно выздоравливая сам. Только поздней осенью, когда в городе уже хозяйничали немцы, впервые за много дней Григорий Михайлович поднялся на ноги. Передвигался он на костылях, и лишь через год смог опять ходить. Он жил теперь при больнице в деревянном домике прачечной. Оставшиеся в Свирске люди, в основном старики, обращались к нему за помощью, и он лечил их, забыв о судебной медицине. Только книги напоминали ему о ней да страшные дела оккупантов…

Но однажды немцы вспомнили о нем. Старая дверь прачечной содрогнулась от тяжелых ударов, засов жалобно скрипел, а петли, казалось, вот-вот вылетят из гнезд. Открыв дверь, Григорий Михайлович увидел двух солдат, рядом с ними Сличевского. Видимо, он понравился немцам. Бывший учитель стал бургомистром. Люди сторонились его, но Сличевский был хитер, на рожон не лез. В лесах хозяйничали партизаны — всякое могло случиться.

Сличевский щурился от солнца, бившего ему в глаза. Григорий Михайлович стоял на пороге, опираясь рукой о косяк. «Зачем пришли? Неужели хотят заставить лечить своих раненых?»

— Дело есть, Григорий Михалыч, — важно начал Сличевский. — Ты ведь единственный врач в городе, к тому же еще и судебный. Вот по твоей части консультация и требуется.

Пока Григорий Михайлович одевался, Сличевский не сводил с него глаз. Потом миролюбиво сказал:

— Дело несложное… Хата сгорела, а в ней немецкий офицер. Напился, видно, вот и спалил себя. Надо только осмотреть труп. Я уж их успокоил — тут, мол, посторонней руки нет. Да и чин небольшой, особых хлопот не будет. Заплатят, конечно, хоть деньгами, хоть продуктами…

Григорий Михайлович нахмурился:

— Это вы меня порекомендовали?

— Что ж, рекомендовать, доктор, — Сличевский отвел глаза в сторону. — Немцы и без меня все знают. Может, потому и не трогают тебя, что профессия редкая, им ненужная. У них свой врач поприсутствует, а ты только собственное мнение выскажешь.

Но Григорий Михайлович понял, он врет. «Такой может продать в любую минуту, — думал он, идя вслед за немцами по безлюдным улицам. — Хочет, чтобы я при случае сказал: не так уж виноват Сличевекий, заставили его. А сам он ничего плохого не делал».

Труп лежал на белом кафельном столе. В стороне Григорий Михайлович заметил несколько носилок, прикрытых простынями.

Впервые за полтора года он надел белый халат. Его подташнивало, голова кружилась. Кроме него в комнате находились четверо: немецкий врач, совсем еще мальчишка, в халате, но без перчаток, какой-то офицер, вероятно, старший, сидевший на стуле у стены, переводчик и Сличевский.