Концерт в криминальной оправе - Марк Фурман

Высказал мнение и профессор:

— А ведь, пожалуй, верно, доцент Наталья говорит, вдумайтесь в эти строки: — Я памятник себе воздвиг… Есть здесь нечто, близкое к истине. Наш безызвестный солдат возможно был родом из Сибири… И вот получает посылку из дома, в ней кедровые орешки. В бою парень погиб, его захоронили. А как тело начало спустя годы разлагаться и отходить к Богу, появилось и необходимое для орешка тепло. Он дал росток, тот, пробив слой мерзлоты, устремился к солнцу. Так юноша-солдат себе и воздвиг памятник. Приблизительный возраст дерева мы определим, думаю, что эта версия более близка к истине.

— Помнится, дискутировать с Вышеславским никто не стал. Уж очень эта необычная, возможно, и реальная версия, всем пришлась по душе.

Юрий Николаевич взял в руки рюмку и спросил: — Ну, как сюжетец для рассказа? Выпьем же за того неизвестного солдата и воздвигнутый ему самим Господом памятник.

После тоста первым встал профессор Плаксин, за ним поднялись остальные. Так, стоя, и выпили по последней. В комнате на минуту воцарилась тишина. Я обнял Юру Гусева, благодаря его за щедрый подарок, и мы с Лопатиным молча вышли из гостиничного номера на одиннадцатом этаже.

Тот самый дуэльный…

Человек редкой профессии эксперт-криминалист Евгений Решетняк собрался в отпуск. Он знал, что время для отпуска выбрал не совсем подходящее. Все отпущенные сроки уже прошли, и начальник отдела подполковник Ковальский еще в ноябре дважды напоминал об этом. В декабре еженедельные оперативки по понедельникам Ковальский стал заканчивать приблизительно такими словами: «Скоро хлопот прибавится. Георгия Михайловича отзывают на учебу, а Евгений Васильевич у нас еще не отдыхал. Так что придется попотеть».

Обычно с приближением Нового года работы в отделе становилось меньше. Но бывали исключения. Раз в несколько лет, к середине зимы число экспертиз стремительно возрастало. В такие дни, просидев несколько часов за микроскопом, эксперты уходили домой с синими кругами под глазами и, выйдя на улицу, устало щурились, не сразу привыкая к белизне свежевыпавшего снега.

На третий день после Нового года Евгений Васильевич сдал все дела и получил в бухгалтерии справку на льготный проезд. В агентстве «Аэрофлота» он без особых хлопот оформил билеты на себя и двенадцатилетнюю Наташу, которую на зимние каникулы решил взять с собой в Молдавию.

Самолет на Кишинев улетал после обеда. Евгений Васильевич встал рано, не спеша, пока все спали, начал укладывать вещи. Все Наташино жена приготовила еще с вечера, поэтому сборы не заняли и часа. Он удовлетворенно закрыл чемодан, спрятал ключ и, не торопясь, словно собираясь в командировку, начал заполнять объемистый портфель: вчерашние газеты, которые не успел прочесть, последний номер журнала «Костер» для Наташи, два лимона, нож и сахар к ним, карамель «Взлетная» в целлофановом пакетике. Ее вечером принесла жена, сообщив, что «Аэрофлот» на всех рейсах отменил почему-то этот нехитрый сервис. Потом, как обычно, засунул электробритву, опасную бритву в футляре (если техника откажет), мыло, зубные щетки, блок сигарет… Хотел было положить в портфель, который не был заполнен и наполовину, банку растворимого кофе, но решил, что хоть в отпуске надо отдохнуть от этого вредного напитка. С сожалением, отложив банку, он взял взамен несколько пачек «Индийского» чая.

Когда все было собрано, Решетняк не удержался и выпил привычную чашку кофе без сахара. С наслаждением, сделав последний глоток, спрятав банку в буфет, чтобы не попадалась на глаза, встал и подошел к окну. Ночью выпал свежий снег, слышно было, как его лопатами сгребают с тротуаров. Евгений Васильевич поднес руку к открытой форточке, несколько секунд держал ее снаружи, медленно шевеля пальцами. Рука осталась теплой, он решил, что похолодания не предвидится. С одной стороны, это было неплохо, так как снимало проблему теплых вещей для Наташи, особенно до аэродрома, с другой — неустойчивая погода грозила возможными осложнениями. А уж отложенных вылетов майор Решетняк насмотрелся в своей жизни предостаточно. Но вчерашний прогноз для Молдавии был благоприятным: плюс пять-десять градусов, без осадков.

Все его опасения оказались напрасными. Точно в назначенное время самолет взял курс на Кишинев. Они поднимались все выше, пока далеко от Москвы, оставив позади метель, которую в столице ожидали к вечеру, машина не вырвалась к солнцу.

После Киева в облаках стали появляться просветы, сквозь которые виднелась влажная земля. Внезапно, словно развеянные гигантским вентилятором, облака исчезли, теперь самолет, казалось, неподвижно застыл в ослепительно голубом небе. Наташа, дремавшая с начала полета, проснулась и уже не отрывалась от иллюминатора. Прошло чуть больше двух часов с момента отлета, когда внизу, в заходящих солнечных лучах, возник белокаменный предвечерний Кишинев.

Погода в Молдавии стояла великолепная. Хотя по утрам крыши и деревья были припудрены нежным инеем, он испарялся на глазах, а к полудню становилось тепло, как в лучшие дни московской осени. Снега этой зимой здесь так и не было, поэтому все считали, что зима еще впереди. После Москвы, это как бы возвращение осени, особенно радовало Наташу. Каждое утро, просыпаясь, она с опасением выглядывала в окно: не выпал ли снег? Евгений Васильевич уверял дочку, что пока они здесь снега не будет. Наташа в изумлении качала головой, не переставая дивиться такому чуду, все добиваясь от бабушки, выпадет снег или нет?

Решетняк по привычке вставал рано, совершая длительные утренние прогулки. Всякий раз другим путем он шел по знакомым улицам, выходя к озеру. Потом спускался вниз по длинной лестнице и обходил овальную голубую чашу. Тем временем уже совсем рассветало. Когда через полтора — два часа он возвращался домой, Наташа еще спала, а мать, хлопотавшая на кухне, укоряла сына, что он рано встает даже в отпуске.

Так прошло несколько дней. Жена Решетняка, Ирина Семеновна, отправляя их, не очень полагалась на мужа и составила подробный список культурно-массовых мероприятий для Наташи. Она обязала Евгения Васильевича сводить дочь в музеи Кишинева и непременно в домик Пушкина.

— Ребенку это просто необходимо, — сказала она и, взяв записную книжку мужа, на последней странице аккуратным каллиграфическим почерком педагога записала то, что ему следовало запомнить. Под номером четыре значилось: «Домик Пушкина».

В это утро после прогулки Евгений Васильевич взял записную книжку, поставив около номера четыре небольшую галочку. За завтраком он сообщил Наташе о предстоящем свидании с Пушкиным, но, к его огорчению, она не проявила особого энтузиазма.

— Александра Сергеевича Пушкина мы еще будем проходить в школе, а сегодня такая чудесная погода. К тому же мы с девочками собрались на мультфильмы. Целых девять выпусков «Ну, погоди!»

— «Ну, погоди!» можно посмотреть и в Москве, — возразил Евгений Васильевич, показывая, дочери мамину запись. — А в Кишиневе нам осталось быть всего пять дней. Что касается девочек, можно взять их с собой.

— Не пойдут, — уверенно сказала Наташа. — Музей Пушкина у них под боком. Они там уже были или могут сходить потом.

Но Евгений Васильевич продолжал настаивать, и после небольшого совещания с девочками во дворе Наташа согласилась. Правда, поставила условие: мороженое до и после музея. Конечно, со стороны дочери в создавшейся ситуации это было явным вымогательством, но Решетняк махнул рукой, решив, что небольшое отступление от основ педагогики не принесет вреда. По логике вещей, цель оправдывала средства.

Они прошли через парк Пушкина, пересекли проспект и, купив мороженое на углу Соборного парка, увидели городскую елку.

Привезенная издалека огромная зеленая ель чувствовала себя чужой на залитом солнцем асфальте, смущенно пряча в густых ветвях яркие украшения. Она напомнила им о зиме, которой здесь не было, и Наташа, взгрустнув впервые за эти дни, призналась, что ей хочется в Москву. У елки затевался какой-то праздник. Вскоре они развеселились, увидев Снегурочку и деда Мороза, которые в ожидании начала укрылись в тени киоска, чувствуя себя в теплой одежде явно не в своей тарелке.

По расчетам Решетняка, от Соборного парка до домика Пушкина было не больше десяти минут ходу. Миновав оживленную площадь, отец и дочь свернули на тихую улочку, петлявшую словно ручеек, похоже сохранившуюся в центре Кишинева еще со времен поэта.

Домик Пушкина среди строений из легкого белого известняка, мало, чем отличался от своих соседей. Но все же был отреставрирован и казался праздничнее других. У входа его висел старинный фонарь чугунного литья — такие фонари называют «пушкинскими», ассоциируя их с теми, что у памятника поэту в Москве, рядом с кинотеатром «Россия».

Пройдя по галерее, Решетняк с Наташей попали в небольшой внутренний дворик. Прямо перед собой они увидели вход в музей, две мраморные доски с надписями на молдавском и русском языках. Слева между музеем и галереей втиснулась чья-то квартира с деревянной верандой. Именно ее три окна были видны с улицы. На веранде сушилось детское белье — крошечные ползунки, голубые и розовые чепчики вздрагивали, покачиваясь на легком ветерке. Справа от галереи стоял еще один дом. По почтовому ящику, приколоченному к двери, музыке, доносившейся из-за нее, было понятно, что и тут кто-то живет.