Третья стадия - Люба Макаревская

История, связывающая меня бережными нитями темноты с ее участниками, отступила от меня в конце августа все из той же ненасытности моего зрения.

Наверное, мне хотелось тогда, в августе, сыграть в нормальность или я просто отдалась волнам очередного аффекта с решимостью бывалого человека, я не могу знать, видимо, оттого, что все решения за меня всегда принимает мое зрение. Тогда оно вспыхнуло как обожженное, а к вечеру исчезло словно от сильного удара или от воздействия химических веществ. Я подумала, проваливаясь в перламутровую пелену незрения, о том, с кем познакомилась, что он похож на мальчика, который заставлял меня смеяться в восьмом классе, на большого щенка и сибирского котенка одновременно, его манера при улыбке чуть оттягивать нижнюю губу в правую сторону отзывалась судорогой в глубине моих зрачков, пораженных и измученных солнцем в тот день.

Нечто мучительное установилось во мне после того знакомства, нечто приводящее к потере зрения, к превращению зрения в галлюциногенную пленку. На следующий день я пошла в косметический магазин рядом со своим домом, там, отражаясь в большом зеркале, перемерила более пятнадцати оттенков помады с мыслью, какой именно цвет мог понравиться ему. Мое зрение все еще не восстановилось, и я видела саму себя сквозь все ту же полуцветную пленку, и я снова чувствовала себя подростком, и мне хотелось отодвинуть знание о тьме моих друзей и моей собственной тьме, которая делала меня равной им и равной многим другим, и мне хотелось уйти от этого равенства и знания любым доступным путем, и я знала, что дорого заплачу за эту иллюзию, как всегда приходится платить болью за пребывание внутри этого светящегося, искрящегося невозможностью определенных событий, и мне казалось, что мои знания о тьме уходят из меня, как темная жидкость, как больная кровь выходит из нарыва при его иссечении.

Но я снова скатывалась в запредельные состояния, отгородив себя от всех, словно от нежелательного опыта. Если я знала, что не смогу в течение недели или десяти дней увидеть объект своей любви, я начинала бессильно и жалко плакать, как плакала в начальной школе после первого урока при мысли об оставшихся четырех. Мои глаза переживали нечто подобное наркотической ломке, и я абсолютно ничем не могла успокоить свое зрение. И никто не смог бы. Мне хотелось кристаллизировать это страдание, использовать его для входа в нечто новое, словно внутри меня рос светящийся цветок, способный осветить рамки репрессивного строя и тонкие нити темноты в глубинах моего сознания. Но мои сны оставались снами человека, одержимого разрушением. Мне снился поцелуй, как медленно эта ласка превращается в поток крови, в огонь. Во сне я видела, как очень белокожий мужчина целует такую же бледную женщину, и их поцелуй полон крови, и ее зубы ласкают его прокушенный язык, и боль похожа на варенье и обволакивает обоих, а потом я видела огонь – как он мчится на них, стирая их лица, превращая их в единое, в статую, в пепел. Уже утром я вспомнила, что в детстве меня терзало два противоположных желания: мне очень хотелось быть и Жанной д’Арк, и Марией-Антуанеттой. Это продолжалось довольно долго: лет с девяти и где-то до четырнадцати мне периодически снился то огонь, то гильотина. И во снах постоянно менялась моя шея, она то становилась длинной и белой, как фарфор, и тогда меня настигало мрачное ощущение скорого конца, то, наоборот, будто менялась вся моя костная ткань и меня охватывала ярость предчувствия и казалось, что огонь распускается прямо под моими ногтями и только потом лижет мои ноги и стирает лицо. И я боялась своего зрения во сне оттого, что знала, что неизбежно должна буду увидеть обугленное тело, бывшее моим, и весь сон я прячу глаза, чтобы избежать этой встречи, как прячут руки от огня, боясь встречи с болью.

А через два дня, будучи ненадолго извлеченными из репрессивных механизмов, мы все же пошли на прогулку с тем, кто ранил мое зрение. Давно знакомые улицы вспыхивали под потоками солнца, и я видела, как лучи отражаются в его глазах. И его способность смеяться, и моя неспособность к радости. Мы обсуждали клипы 1990-х, и мне все время было жаль, что у меня недостаточно детское лицо – не настолько детское, чтобы он смог влюбиться в меня. И еще лифт, идущий вверх, внутри бывшего дома одного радикального писателя, и трепыхание света, словно крыльев больного мотылька, и короткое замыкание в преломлении этого света, важное только для меня.

Очевидность того, что нам незачем больше видеться, как людям, собранным из совсем разных неврозов, и недолгая боль, которая потом еще несколько часов тянулась внутри моих мягких тканей и на следующий последний теплый день.

И раскрытие привычной мне тьмы и поиск в ее глубине ответов на одни те же вопросы.

Если представить себе, что все тени сходятся в одной точке, будет ли эта точка только невозможностью любой правды? И не хочу ли я в конце концов, чтобы огонь стер мою жадность вместе с ненасытностью моего зрения? И я снова, лежа на кровати, закрываю глаза и заключаю во тьму мир и храню в себе взгляды, кожу и мимику других – всех тех, с кем я была связана последние месяцы, и я наконец исчезаю. Мое зрение становится больше меня самой, оно зачеркивает меня, словно морская волна в преддверии то ли ядерной войны, то ли русской зимы, что для сознания почти всегда одно и то же.

Цифровой голод

Ей хотелось забиться в угол, где она могла бы почувствовать себя в полной безопасности, стать маленькой, одинаково ненужной себе и другим. Аглая мечтала об удовольствии быть зафиксированной в возрасте травмы: стать девочкой трех лет, в снежном лесу превращенной морозом в ледяную скульптуру, или мертвой птичкой-синичкой, найденной на дачном участке и похороненной со всеми почестями отрядом розовощеких детей. В последние месяцы любое изображение вызывало у Аглаи слезы, она плакала, просматривая рекламные ролики и клипы, в музеях, она вдохновенно рыдала над одноразовыми мыльными операми. И подозревала у себя проблемы с щитовидкой или нечто более мрачное. Единственным визуальным исключением из этого была порнография; только наблюдая на экране лэптопа скользкую динамику тел, Аглая не обливалась слезами. В этот же лэптоп под номером CPWRN65KH3QD она заносила заметки о пролитых слезах то ли для себя самой, то ли для своего психотерапевта, зависимость от которого ей почти удалось преодолеть. Быстрая холодная дорога от