Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

считавшейся не поддающейся стерилизации ультрафиолетом. Испытаниями руководил известный микробиолог и гигиенист С. К. Дзержговский. Его отзыв был оптимистичен: «Все могущие находиться в стерилизуемой воде микроорганизмы, как то: тифозные бациллы, холерные вибрионы, tetanus[165], как и зародыши их уничтожаются без остатка и исчезают… Очевидно, что при снабжении русской армии описанными стерилизационными автомобилями в достаточном количестве войска всегда будут иметь совершенно здоровую воду как в мирное, так и в военное время более простым, независимым, дешевым [образом], а также с полной гарантией безвредной воды»[166]. Именно автомобилями, ведь к тому моменту немецкий инженер и коммерсант Оскар Линкер усовершенствовал детище Ножье, установив его на шасси. В начале 1914 года аппарат оказался в поле зрения военного ведомства Российской империи, вызвав к себе живой интерес. Военные инженеры обратились к помощнику военного министра инженер-генералу А. П. Вернандеру: «Хорошо было-бы один такой автомобиль купить для испытания в Красном Селе, во время лагерных сборов этого года».

27 февраля (12 марта) 1914-го на заседании Технического комитета Главного военно-технического управления (ГВТУ) был представлен проект стерилизационного автомобиля Ножье-Линкера. Военные специалисты нашли его заслуживающим внимания. Начались переговоры о приобретении, однако сделке было не суждено состояться. Летние маневры в Красном Селе в 1914 году, в ходе которых планировалось испытать автомобиль Линкера, также завершились раньше обычного срока ввиду объявления мобилизации в Петербургском военном округе.

Идея Ножье впоследствии была использована и развита по меньшей мере в десяти изобретениях в области стерилизации жидкостей, последнее из которых датируется 1998 годом[167]. Авторитет французского изобретателя был неколебим даже в немецкой научной печати военной поры, он остается признанным первооткрывателем стерилизации УФ-излучением[168].

Ну а в ту пору, в октябре 1914 года, на Ангерапской позиции[169] бойцам 106-го пехотного Уфимского полка приходилось качать воду из колодца помпой на самой кромке линии окопов. «Немцы, услышав звуки помпы, открывали огонь из пулемета, убивали и ранили качавших воду людей!» — вспоминал командир роты капитан А. А. Успенский[170]. На «водяное перемирие» рассчитывать не приходилось, но выручила солдатская смекалка. Один из нижних чинов привязал к рычагу помпы длинную веревку, дергая за которую, имитировал забор воды. В ответ вновь раздавалась стрельба, пока военную хитрость не выдал хохот из русских окопов.

Впрочем, передовая — это еще не показатель. В начале кампании 1914 года без водоснабжения оставались и вполне благоустроенные городки. Более того, подчас в таких условиях приходилось разворачивать военные госпитали. Основатель социальной геронтологии профессор З. Г. Френкель вспоминал: «Мы вошли в Сольдау в жаркий августовский полдень. Город был покинут населением совершенно внезапно… В магазинах, лавках, учреждениях и квартирах все оставалось нетронутым. Как и в Илове, кое-где в квартирах на столах оставался обед. Водопровод в городе, однако, был остановлен. <…> Непреодолимую трудность представляло отсутствие воды. Из кранов вода не шла, запасов ее нигде не было. Вблизи не оказалось ни одного колодца. Пришлось идти почти за километр к реке Сольдау, берега которой представляли собой поросшее осокой болото. Кое-как наладили доставку воды вручную и принялись за ее кипячение. К ночи нам доставили первых раненых»[171].

Из-за нехватки питьевой воды военнослужащие взялись за пиво и вино. Невозможность смыть с кожи походную пыль не улучшала настроения солдат, в Сольдау загремели шальные выстрелы. Более того, отступавшие немцы оставили на чердаках нескольких домов очаги пожаров — столбы дыма от них должны были служить неприятелю ориентирами для артобстрелов. Френкель обратился к начальнику — дивизионному врачу с предложением запустить водопровод, но тот лишь буркнул в ответ, что-де нечего лезть не в свое дело. Сдвинуть его с мертвой точки помог только рапорт в штаб дивизии.

В одном из сел в Галиции отступающие австрийские войска отравили большинство колодцев, забросав их трупами кошек и собак. Русские солдаты устремились к источникам, показавшимся им чистыми, спеша напиться и сделать запас воды впрок. Несколько часов спустя у большинства из них разыгралось острое желудочно-кишечное расстройство, с рвотой и болезненными коликами. «С некоторым запозданием были приняты меры предосторожности: ко всем колодцам поставили часовых, а воду стали возить из реки, что протекала в 1½ верстах от села, и эту воду было запрещено пить в сыром виде. К счастью, никаких смертных случаев в полку не было», — вспоминал в эмиграции свидетель случившегося[172].

Летом 1915 года предписаниями врачей и приказами командования пренебрегали даже офицеры — нестерпимая жажда оказывалась сильнее их: «Жара была страшная. Июльское солнце жгло немилосердно. По всему пути лежали трупы убитых и изуродованных солдат 52-й дивизии, занимавших этот участок до прихода полка. Двигались мы вперед очень медленно. Пить хотелось смертельно, и поэтому, доползши до шоссе, Зыбин и я, найдя в выбоине оного немного грязной дождевой воды, с удовольствием выпили по несколько глотков мутной, теплой жидкости»[173]. И думается, так утолял жажду во время Холмской операции не только барон Торнау.

Начало 1916 года ознаменовалось на одном из участков Юго-Западного фронта затяжными боями на Стрыпе. 170-й пехотный Молодеченский полк в ходе их нес тяжелые, и в том числе небоевые потери. На отрезанной от тыла позиции солдатам приходилось пить воду, зараженную трупным ядом, следствием чего стали вспышки дизентерии и тифа[174]. Той же весной в весьма суровых условиях проходил марш Экспедиционного кавалерийского корпуса генерала Н. Н. Баратова по Персии. Будущий Маршал Советского Союза И. Х. Баграмян участвовал в этом походе, вспоминая: «…Наиболее мучительной для нас была нестерпимая жара. Питьевую воду нам доставляли на верблюдах в бурдюках, но пока она доходила до нас, становилась безвкусной, теплой и не утоляла жажду». Им было несложно даже плюнуть на брезгливость, зной немилосердно иссушал языки и глотки. «Жажда становилась все мучительней… В поисках воды приходилось отходить от дороги на десятки верст. Если находили болотистое место, то радости не было пределов. Припав к влажной земле губами, воду сосали вместе с грязью и тиной. Иногда солдат пытался выдавить воду из топкой земли каблуком сапога. Не всегда удавалось», — признавался другой участник марша. Употребление тухлой воды закономерно привело сперва к дизентерии, а следом — и к эпидемии холеры в войсках[175]. На Кавказском фронте обнаружение источника пресной воды было сродни празднику. К нему выстраивалась очередь, чтобы жаждущие солдаты не взбаламутили воду, сделав ее непригодной для питья. У арыков с тухлой водой приходилось нести караулы, грозившие застрелить любого, кто не утерпит и напьется дряни[176].

Kriegsbrot и «верденизация» воды

Акаков