Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

именно «плохую организацию транспорта, не позволяющую передвигать нужные продукты в необходимом количестве с одного места на другое»[154]. Война усугубила уже существовавшие проблемы с транспортом в разы: речь об острой нехватке угля, изношенности подвижного состава, безалаберности железнодорожной администрации на местах или же ее стремлении нажиться на перевозках. «Создавался своего рода заколдованный круг: поезда подвозили топливо, но из-за его перманентной нехватки железные дороги не могли функционировать по полной программе», — пишет исследователь М. В. Оськин[155]. Зима с ее обильными снегопадами и заносами на путях еще сильнее осложнила ситуацию. Как следствие, запасы хлеба опасно сократились даже в Петрограде.

На театре военных действий командование наперебой извещало Ставку о том, что продовольствие не довозят, его запасы иссякают, а боевой дух недоедающих солдат падает. На Северном фронте в ближнем тылу хлебом было не разжиться, ведь он и так закупался в черноземных губерниях. Осталось рассчитывать на имеющееся там поголовье скота, запас картофеля и улучшение ситуации по весне.

Генерал Эверт, уже главнокомандующий армиями Западного фронта, провел перепись имевшегося в прилежащих губерниях скота, объемов фуража и кормов. Были определены достаточные для населения, скотины и посевов нормы провизии, а избыток относился к резерву фронта. Тот же генерал Эверт рассчитывал бросить на уборку урожая в пределах Западного фронта всех крестьян от 15 до 50 лет обоих полов, позволив им сперва управиться с собственной жатвой, но пригрозив сурово карать за уклонение от работ. Затем он был отправлен в отставку, но его политика продолжена. Весной 1917 года каждому, кто не хотел оказаться выдворенным со своей земли, надлежало вновь отправиться в поля, однако вместо семян поля устлал дым от горящих помещичьих усадеб — всем уже стало не до того. Юго-Западный фронт пролегал вдоль богатейших житниц империи, но там не хватало рук для того, чтобы заняться севом[156].

И еще буквально несколько примеров из тыла. В марте 1917 года семейство из Сарапула писало сыну — военнослужащему Русского экспедиционного корпуса во Франции: «Теперь наступило смутное время революция взяла свое. Царя у нас нет, правительства тоже нет. Купить ничего нельзя, да и нет сахару нет крупчатки тоже нет, дают 5 фунтов на рыло в месяц… Мука ржаная 3 руб[ля] пуд, мясо 50 коп[еек] ф[унт] мыло 2 руб[ля] фунд»[157]. В Саранске уездная продовольственная управа на заседании 14 (27) августа 1917-го постановила задействовать для перевозки в город хлеба всех имеющихся у жителей лошадей, так как крестьяне не желали давать зерно, а тем более доставлять его: «Если город не будет обеспечен хлебом в недалеком будущем, то хлеб из экономии может быть взят крестьянами и тогда город останется совершенно без хлеба и обречен будет на голодовку»[158]. Одной из наиболее беспокойных губерний среди центральных в 1917 году была Рязанская, и неспроста. Еще в мае был воспрещен вывоз из Рязани пшеничной муки и выпечки из нее, круп, сахара, мяса, овса и сена, и тогда же внедрен отпуск ржаного хлеба и муки по карточкам — не больше фунта на день в одни руки. В уездах на севере губернии, включая мой родной Зарайск, царил голод, хлеба там ждали буквально как манны небесной. Однако до окончания июня 1917-го в губернию прибыло 162 вагона с пшеничной мукой из 225 потребных, посему в июле в самой Рязани ее отпускали хворым по рецепту врача (!). На территории губернии с весны по осень оказались разгромлены 108 усадеб. Запасные полки в губернском центре отнекивались от выступления на фронте во время июльских беспорядков в Петрограде. Приехавший в Рязань командующий войсками Московского военного округа полковник А. И. Верховский 6 (19) июля запретил там митинги и демонстрации, но минимум половине запасных до него и дела не было — они ждали только конца войны. За десяток дней до Октябрьского вооруженного восстания городской голова И. А. Антонов писал министру продовольствия Временного правительства С. Н. Прокоповичу: «Города переживают мучительный продовольственный кризис. Касимов, Егорьевск голодают, хлеб печется из примесей ржи, овса и соломы, губернский город Рязань живет запасами полдня… Матери оставляют детей, хозяйство на произвол судьбы. Дежурят по целым дням возле пекарни. Но зачастую хлеба не получают»[159].

Вода о воде не плачет

Не следует забывать и еще кое о чем, необходимом не меньше пищи всем и каждому без исключения и на фронте, и в тылу Великой войны каждый ее день: о воде. Обеспечению ею войск действующей армии доселе не посвящалось специальных исследований, словно наличие воды было чем-то само собой разумеющимся. Однако даже нескольких свидетельств достаточно, чтобы убедиться в обратном.

Еще 2 (15) августа 1914 года в приказе армиям Юго-Западного фронта № 35 отбор источников доброкачественной питьевой воды возлагался на военных врачей. Шесты с табличками «Для питья людей» должны были сориентировать военнослужащих, а караулы — не допустить загрязнения источников, поения в них животных и т. д. На марше во флягах солдат допускалась только охлажденная кипяченая вода[160]. Они и знать не знали, что начало мобилизации поставило крест на уникальном франко-германо-русском проекте — аппарате для стерилизации воды на колесном ходу. Этот пример попытки объединения усилий и конструктивного сотрудничества представителей науки, коммерции и военного ведомства трех держав в преддверии начала их смертельного противоборства заслуживает того, чтобы рассказать о нем.

Французский медик из Лиона Томас Ножье в начале 1910-х годов сконструировал аппарат для стерилизации жидкостей посредством ультрафиолетового излучения. 21 (8) января 1913 года Патентное ведомство (USPTO) США выдало Ножье патент на его изобретение[161]. 24 (11) марта 1914 года была запатентована усовершенствованная конструкция аппарата[162]. К тому моменту он уже стал широко известен в научном мире Европы. Приоритет Ножье как изобретателя не оспаривался[163].

Схема устройства аппарата Ножье для стерилизации воды, прилагавшаяся к патенту на изобретение

Аппарат получил положительные отзывы у немецких специалистов. Сотрудники Института гигиены и экологии в Гамбурге отмечали хорошие результаты его испытаний, подчеркивая в посвященной им статье: «Стерилизатор для питьевой воды Ножье-Трике в состоянии при выбранных нами условиях опыта даже при строгих требованиях давать в час 150 литров стерильной воды. Сомнения в стерильности доставленной воды по нашим основательным изысканиям едва ли могут оставаться, так что мы можем определить воду, полученную на практике при воздействии лучей в 7 секунд, как несомненно безупречную»[164].

С мая по декабрь 1913 года аппарат Ножье испытывался в Санкт-Петербурге, на воде из Невки,