Стихи в переводе Сергея Торопцева - Ли Бо

Взираю на горы Врат Небесных

Отверзли воды Чу[375] Небесные врата,

Лазурь бежит к востоку, крутится устало.

Мой одинокий парус тонкая черта

Стремит с восхода к поднимающимся скалам.

725 г.

Над У нависла снега пелена

Цзиньлин (совр. г. Нанкин), столица многих династий, имеет историю в две с половиной тысячи лет, и этот грандиозный пласт древности неудержимо манил романтичного поэта. Здесь он обрел немало друзей, и они частенько засиживались до рассвета в знаменитом «Западном тереме» на склоне горы Фучжоу в окрестностях Цзиньлина. А через 2 десятилетия Ли Бо проведет в этом заведении одинокую ночь со жбаном вина и воспоминаниями о своем любимом поэте 5 века Се Тяо, а затем опишет ее, мешая тушь со слезами.

В «Западном тереме» за Цзиньлинской стеной

под луной читаю стихи

В дуновении зябком цзиньлинская ночь затихает,Я один, а вокруг — земли У и Юэ[377], земли грез,И плывут по реке облака и стена городская,И с осенней луны ниспадают жемчужинки рос.Я луне напеваю, не в силах прервать эту ночку.Трудно встретить созвучную душу в минувших годах.«Шелковиста вода»: стоит только напеть эту строчку —И «во мраке мелькнувшего» Се[378] не забыть никогда.

749 г.

На подходе к Цзиньлину Ли Бо встретили три горы, рядком выстроившиеся на восточном берегу Янцзы. В древности их называли «сторожевыми» — считалось, что при приближении врага горы начинают дрожать, предупреждая жителей об опасности.

Горы замерли, и даже Янцзы текла достаточно спокойно, хотя уже близился сезон зимних штормов. Но был взволнован город: интеллектуальная элита успела познакомиться с «Одой о Великой Птице Пэн», недавно привезенной попутными торговцами. Произведений такой художественной силы давно не создавалось, и в небольшую гостиничку, где остановился поэт, повалили гости. Поэт импровизировал, каллиграф Чжан Сюй быстрой кистью записывал, приглашенные музыканты напевали. Как говорится, на три дня растянулся малый пир, на пять дней — большой. Отправились к Белым воротам — району любовных свиданий в Цзянькане, как назывался Нанкин еще до того, как стал Цзиньлином. И Ли Бо тут же на мотив популярной песенки «Янпар» изобразил в стихотворении томление юной девы, запасшейся духовитым вином из Синьфэна и ожидающей возлюбленного, с которым их «дымки сольются», как в древних жаровнях, где в специальную чашу выкладывали ароматичные ветви в виде мифической горы Бошань.

Волнение в ивах

Спой мне песенку про ивыПод Синьфэнов аромат,Мило в ивах слушать с милойИволгу от Белых врат.Птицы спрячутся в ветвях,Ты войдешь в мою светлицу,Как в бошаньских духовитых очагах,Два дымка сольются, пламя разгорится.

726 г.

До изящной беседки на склоне горы в окрестностях Цзиньлина (совр. г. Нанкин) обычно провожали дорогого гостя, и если к тому времени ивы уже выпустили листки, расстающиеся друзья по давнему обычаю дарили друг другу свежие ветви ивы как знак того, что расставаться горько (слово «ива» омонимично слову «остаться»).

Павильон разлуки — Лаолао

Нет в мире места горше для души,Чем Лаолао Павильон разлуки…Весенний ветер знает наши мукиИ ветви изумрудить не спешит!

747 г.

Песня о Павильоне разлуки — Лаолао

Павильон Лаолао печалью прощаний отмечен,И вокруг буйнотравием сорным прикрыта земля.Нескончаема горечь разлук, как поток этот вечный,В этом месте трагичны ветра и скорбят тополя.На челне непрокрашенном, как в селинъюневых строчках[380],О снежинках над чистой рекой я всю ночь напевал.Знаю, как у Нючжу Юань Хун декламировал ночью, —А сегодня поэта услышит большой генерал[381]?Горький шепот бамбука осеннюю тронет луну…Я один, полог пуст, и печаль поверяю лишь сну.

749 г.

Цзиньлинские кабачки оказались столь милы «хмельному сяню», что он ввел их в вечность, живописав прощание с приятелями в одном из них, причем своей изысканной обычно кисти придал едва не деревенскую простоту, войдя в роль местного завсегдатая.

Оставляю на память в цзиньлинском кабачке

Винный дух в кабачке, пух летит с тополей,Девки давят вино — ну-ка, парень, отпей!Все дружки из Цзиньлина меня провожают.Я в дорогу, вы нет. Так кому же грустней?Все грустны, каждый присказку знает про воду:Утечет на восток — что же станется с ней[382]?

726 г.

Когда поздней весной Ли Бо уже который раз приехал в Цзиньлин (совр. Нанкин), его давний друг Цуй[383], прослышав об этом, тут же примчался издалека и привез свое стихотворение («…на краю земли часто взываю к старине Тайбо, / И вот в Цзиньлине ухватил этого «бессмертного гения вина»), на которое Ли Бо тут же сымпровизировал ироничный ответ.

Стихами отвечаю историографу Цую

К чему Цзылину[384] десять тысяч колесниц?!Ушел на склон пустой к лазурному ручью —Летучая звезда исчезла из столиц[385]…А «сянь хмельной» Тайбо[386] — я здесь, в Янчжоу пью.

748 г.

Провожаю друга к Абрикосовому озеру

Там растут абрикосы, и ранние росыПокрывают на ветках весенний наряд.Ты пришли мне письмо с лепестком абрикоса,Чтоб с утра и до ночи стоял аромат.А потом ты увидишь и купы Синьлиня[388],Захмелев от луны над Курганом Златым[389].Вестник-гусь, не томи ожиданием длинным,Пронесись, словно пыль, над простором земным.

754 г.

Подношу Фу Аю, глядя на снег над широкой, как море, рекой Хуай

Над У нависла снега пелена,Летящая с туманного Бохая[391],В узорах ветви, словно вновь весна,В снегу прибрежном луч луны сверкает,Все кружится и вьется без конца,Как будто тысячи цветов раскрылись,Трава волшбы — на лестницах дворца,Припорошенных яшмовою пылью[392].И прямо от Шаньчжунского ручья[393]О друге дума в Лянъюань[394] несется.Спой песню Ин[395], что посылаю я, —И песня в моем сердце отзовется.

746 г.

Посылаю У, горному старцу, к ручью Наслаждения луной

Как Высокоморальный господин[398],Что некогда на бреге Цзюн[399] живал,Все дни у Врат оленьих проводил,А в городе и вовсе не бывал,Вы ясной наслаждаетесь луной,Ловя мгновенье гаснущих лучей,И вознеслись до высоты такой,Что Вас сравню с людьми ушедших дней.На сем челе очей прекрасен свет,И в облаках подобных не найдем.Вот час прощанья с миром подойдет —К Чисун-цзы[400] мы отправимся вдвоем.

727 г.

Подношу вино, прощаясь в Гуанлине

За вазу дали мне вино на диво,Но возвращаться надо все равно.Коней стреножим под плакучей ивойИ у обочины допьем вино.Над морем встали горы голубые,За краем неба — бирюза воды…Простимся, возбужденные, хмельные,Хотя и нет в том никакой нужды.

726 г.

Ночью подплываю к беседке Чжэнлу

Влечет река к Янчжоу наши лодки,Светла в ночи беседка у реки.Цветы в горах что щечки у красотки[403],Рыбачьи огоньки что светляки.

726 г.

Это было весной, а осенью Ли Бо вернулся в эти места, куда его так тянуло. Но холодный, совсем не весенний ветер прохватил его, и сил хватило добраться только до монастыря Великого просветления к северо-западу от Янчжоу. Монахи заботливо отпоили и откормили поэта, и когда он немного пришел в себя, услышал шуршание пожелтевших листьев, спадающих с замерших в неподвижной ночи веток. На полнеба выкатилось колесо луны! Оказывается, время уже подошло к празднику Середины осени, когда по всему Китаю на всех склонах расстилались циновки, откупоривались жбаны, и желтые лепестки мелких диких хризантем сыпались в пахучие вина, добавляя им аромата. Ну, как же в этот миг не вспомнить далеких друзей, милую сердцу Крутобровую гору отчего края, над которой взошла та же самая луна, какую он видит сейчас в здешнем небе! Ли Бо вышел во двор, слегка пошатываясь от слабости, добрался до деревянного ложа вокруг колодца и присел на краешек. На земле у ног распласталось пятно луны, и чем дольше он вглядывался в него помутневшими от слез глазами, тем отчетливей виделся ему засыпанный листьями монастырский двор, но не здесь, а в отчем краю — тот монастырь в горах Куан, где мальчиком он учился, назывался так же, как и этот, внутренним взором поэт видел усадьбу Лунси у горы Тяньбао в Мяньчжоу и маленький прудик, в котором они с сестрой Юэюань мыли черные от туши кисти после занятий.