Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

class="p1">Американец, прямо говоря, ни добродетелен, ни жесток. Да и какова причина для этого? Робость его души, слабость его интеллекта, необходимость добывать себе на пропитание, сила суеверности, влияние климата уводит его все дальше от возможности развития; но он этого не замечает. Его счастье: не думать; оставаться в полном бездействии; много спать; ничего не желать, когда его голод утолен. <…> В его понимании нет градации, он остается младенцем до последнего часа своей жизни. Крайне вялый по своей природе, он мстит через слабость и чудовищен в своей мести[65].

Де По верил, что европейцы, живущие в Америке, медленно деградировали.

Слова де По возмутили людей в Европе и по ту сторону Атлантического океана. Томас Джефферсон (1743–1826) и Джеймс Мэдисон (1751–1836) опровергли его утверждения, как и ряд французских офицеров, например Закари де Пацци де Бонвиль (предположительно 1710–1771). Бонвиль опубликовал заметки о работах Морица Саксонского о войне и также написал трактат «Об Америке и американцах» (полное и слегка саркастичное название на французском языке звучало как “De l’Amérique et des Américains: ou Observations curieuses du philosophe La Douceur, qui a parcouru cet hemisphere pendant la derniere guerre, en faisant le noble métierde tuer des hommes sans les manger”[66],1771). Бонвиль поставил под сомнение достоверность работы де По, начав с предисловия, в котором объявил о широких обобщениях и отсутствии достаточного практического опыта, составляющего основу “Recherches philosophiques”. Бонвиль утверждал, что не окажет чести идеям де По, опровергнув их одну за другой, а просто расскажет правду и передаст то, что видел собственными глазами [Bonneville 1771:4–6]. Его самые важные и современные с культурной точки зрения идеи затрагивали разнообразие американских индейцев, множество наций, субкультур и национальных персонажей, которые существовали среди них, и статус каждого человека как автономной личности с собственной индивидуальностью [Ibid.: 43]. Бонвиль попытался донести до европейских читателей, что инфантилизированные «объекты» эссе де По были отдельными людьми – мыслящими, дышащими и достойными. Они были субъектами, а не объектами.

Вдохновленные esprit philosophique офицеры compagnies /ranches de la marine и регулярной французской армии, например Бугенвиль, который отправился в Новую Францию во время Семилетней войны, стремились сравнить стереотипы и «книжные знания» об Америке и ее жителях с собственными наблюдениями и опытом. Одни во время подготовки к кампаниям столкнулись с американскими индейцами, другие сперва взаимодействовали с различными племенами и франко-канадцами в большом плавильном котле Монреаля, где

…женщины племени могавков отправлялись «посетить французские часовни, мужчины племени ниписсинг приносили оленину на рыночную площадь, семьи племени онайда навещали французских друзей, порабощенные девочки племени апачей несли воду в сад [Crouch 2014: 70].

Хотя некоторые офицеры, например шевалье Ле Дюша, обнаружили, что их собственные наблюдения подтверждают негативные стереотипы, Жан-Батист д’Алейрак (1737–1796) и другие, например Анн Жозеф Ипполит де Морес, граф де Малартик (1730–1800), опровергли континентальные суждения. Они отмечали в представителях разных племен множество положительных качеств: стойкость перед лицом боли и невзгод, атлетизм, навыки танцев, охоты и рыбалки. Они также оспорили банальные утверждения, унижающие американских индейцев, например утверждение, что последние были чрезвычайно волосаты, словно звери. «Дикари Канады очень отличаются от их распространенного представления во Франции, – иронично писал д’Алейрак. – Вместо того чтобы оказаться волосатыми, как полагалось, они покрыты волосами гораздо меньше, чем мы» [Ibid.: 71][67].

Этот опыт превратил многих офицеров в самодеятельных этнологов Индии, Африки, Маскаренских островов, Антильских островов и других мест. Они отправляли письма, личные мемуары, заметки о путешествиях и «научные» эссе обратно на континент, делясь своими впечатлениями о природе, людях и культуре. Некоторые офицеры неизбежно давали расистские евроцентричные комментарии. В своих “Mémoires” о службе на Маскаренских островах и в Индии шевалье Жан-Жак де Котиньон (родился в 1761 году) делился расовыми предрассудками о людях африканского происхождения, выражая полное неуважение к индийским сипаям, которых он считал «неграми этой страны» и пренебрежительно называл слабыми, трусливыми, неспособными к дисциплине и настолько неэффективными в боевом смысле, что «пятьдесят тысяч французов победят шестьсот тысяч» [Cotignon 1974: 341].

В то же время многие военные, служившие за рубежом, полюбили иностранные города, культуры и лидеров, с которыми познакомились. Некоторые даже стали культурными амбассадорами, особенно той страны, которая затем стала Соединенными Штатами Америки. Жильбер дю Мотье, маркиз де Лафайет (1757–1834), был одним из таких офицеров, который превратился из весьма неприметного (но состоятельного и с хорошими связями) человека, не нашедшего себе места в Версале, в героя и видного деятеля Американской революции[68]. Любимец Джорджа Вашингтона и, возможно, первый великий американофил, Лафайет и его супруга Мари Адриенна Франсуаза де Ноай (1759–1807) приобрели дом на левом берегу Сены, который назвали Hôtel Turgot, и превратили его в центр американской культуры в городе. Лафайеты украсили его американскими сувенирами и приглашали многих уважаемых американцев на обеды в роскошной зеркальной гостиной. Французская элита познакомилась на «американских обедах» Лафайета, где все общались на английском языке, с семьями Джефферсон, Адамс и Джей, а вечерними развлечениями зачастую занимались собственные дети Лафайета Анастасия и Жорж Вашингтон Лафайет. Даже приглашения на эти вечера печатались на английском языке. Американские обеды должны были быть аутентичными в культурном плане. Очевидно, так и произошло: по утверждениям, многие американцы, даже пуританка Эбигейл Адамс, чувствовали себя в доме Лафайетов непринужденно.

Не все военные хотели (или могли себе позволить) привезти Америку во Францию в буквальном смысле, поэтому они просто описывали свои ощущения и наблюдения, которые затем отправляли своим семьям домой. Из 492 офицеров, которые отправились с маршалом Жан-Батистом Донасьеном де Вимё, графом де Ро-шамбо (1725–1807), помогать в освобождении Америки, сохранились военные дневники и другие личные записи более чем 40 мужчин. Самые известные из них принадлежат Жану-Франсуа-Луи, графу де Клермон-Кревкёру (1752–1824), Мари-Франсуа-Жозеф-Максиму Кромо дю Бургу (1756–1736), барону Гаспару де Галлатану (1758–1838), Жан-Батист-Антуану де Верже (1762–1851) и барону Людвигу фон Клозену (также известному как Луи-Жан – Кристоф де Клозен, 1755–1830). Коллекции мемуаров и писем также собрали лично Рошамбо, Арман Луи де Гонто, герцог де Лозан (позже ставший герцогом де Бироном, 1747–1793), и другие. Эти документы не только содержат военные подробности кампаний и сотрудничества Рошамбо с американцами, но и показывают, как французские солдаты-писатели проводили культурный анализ и делились своими идеями на родине[69].

Офицеры обсуждали внешность, нравы и боевые способности своих америндских союзников и занимали определенную позицию в отношении практики рабства: кто-то осуждал ее на основании аргументов гуманности, кто-то покупал рабов в качестве домашних слуг. Фон Клозен критически отмечал, что «собака нередко ведет