Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

более счастливую жизнь и питается лучше, чем бедные негритянские рабы и мулаты»[70]. При этом, как ни парадоксально, фон Клозен осуждал рабов, называя их «вороватыми, точно сороки, или преданными, как золото», и приобрел раба по имени Питер, которого он отнес ко второй категории. Наибольший интерес офицеры проявляли к американцам европейского происхождения, хотя нередко унижали своих американских союзников из-за различий в социальном положении. Первые были аристократами, в то время как многие американские офицеры принадлежали к скромному ремесленному классу кузнецов, пекарей, сапожников и хозяев постоялых дворов. По этой причине французские офицеры зачастую предпочитали компанию английских и немецких офицеров и обедали с ними, при этом также осуждая поведение этих иностранных джентльменов. Верже был потрясен зверствами британцев, совершенными против американцев в Джеймстауне, Вирджиния. Он с ужасом рассказывал о молодой беременной американке, тело которой было изувечено, выпотрошено и повешено на дверь, с мертвым плодом, который свисал из ее пустой утробы, и табличкой с надписью: «Проклятая мятежница! Больше ты никого не родишь»[71].

Более радушное отношение и добрые нравы можно было встретить между враждебными генералами, а также haute bourgeoisie американского общества, которых французские офицеры встречали в таких городах, как Филадельфия, Вильямсбург, Бостон и Ньюпорт. Но некоторых американских устоев французские офицеры понять не могли. Отдельных офицеров удивляла практика bondelage, или бандлинга, которая разрешала молодым парам – помолвленным или нет – проводить часы и даже целые ночи наедине в спальне. Они оставались полностью одетыми, но могли целоваться и, как писал Клермон-Кревкёр, «заниматься нежными ласками… кроме тех, которые допустимы лишь в браке». Проявление удивительного доверия, самоконтроля и уважения, «бандлинг, – заключал Клермон-Кревкёр, – подходит лишь для американцев» [Crevecoeur 1972: 38–39][72].

В некоторой степени обладая склонным к этнографии воображением, такие военные офицеры, как Клермон-Кревкёр, Лоран-Франсуа Ленуар, маркиз де Рувре (1743–1798, армия; служил в Сен-Доминго), и подполковник Рюссель (артиллерия; служил в Индии), выступили в качестве неофициальных культурных и политических дипломатов, которые углубляли и распространяли знания о людях и культурах по всему миру Их обсуждали Militaires philosophes в колониях и на континенте, и множество других авторов рукописных мемуаров и опубликованных трактатов были интеллектуалами военной сферы, которые влияли на знания, общественное мнение и политику в течение своей жизни и после смерти. Они популяризировали военные вопросы, превратив их в сферу, в которой взаимодействовали обычные невоенные философы, литераторы, художники и общество.

Интеллигенция и публика с военным мышлением

Вольтер начинает 23-ю главу «Кандида» (1759) с многосторонней критики войны. Главный герой и его друг-путешественник Мартен, философ-манихей голландского происхождения, прибывают в Англию. Сначала следует знаменитая фраза, в которой Мартен говорит, что британцы и французы одинаково безумны, как доказывает их война за «клочок обледенелой земли в Канаде» (quelques arpents de neige vers le Canada): «Они израсходовали на эту достойную войну гораздо больше, чем стоит вся Канада». Подготовив почву, Вольтер переходит к лобовой атаке более острой темы – сурового и зачастую произвольного Морского уголовного кодекса:

На берегу толпился народ; все внимательно глядели на дородного человека, который с завязанными глазами стоял на коленях на палубе военного корабля; четыре солдата, стоявшие напротив этого человека, преспокойно всадили по три пули в его череп, и публика разошлась, чрезвычайно довольная.

– Что же это такое, однако? – сказал Кандид. – Какой демон властвует над землей?

Он спросил, кем был этот толстяк, которого убили столь торжественно.

– Адмирал, – отвечали ему.

– А за что убили этого адмирала?

– За то, – сказали ему, – что он убил слишком мало народу; он вступил в бой с французским адмиралом и, по мнению наших военных, подошел к врагу недостаточно близко.

– Но, – сказал Кандид, – ведь и французский адмирал был так же далеко от английского адмирала, как английский от французского?

– Несомненно, – отвечали ему, – но в нашей стране полезно время от времени убивать какого-нибудь адмирала, чтобы взбодрить других.

Кандид был так ошеломлен и возмущен всем увиденным и услышанным, что не захотел даже сойти на берег и договорился со своим голландским судовладельцем (даже с риском быть обворованным, как в Суринаме), чтобы тот без промедления доставил его в Венецию [Вольтер 1985: 217–218].

В основу этого эпизода легла шокирующая реальная история. Всего за два года до публикации «Кандида» британский морской офицер Джон Бинг (1704–1757) был приговорен к публичной казни расстрельной командой на верхней палубе своего корабля “HMS Monarch”. Такое несоразмерно жестокое наказание было вынесено военным трибуналом за поражение в битве при Минорке против Роланда Мишеля Барана, маркиза де ла Галиссон-ньера (1693–1756), в 1756 году. Суд постановил, что Бинг проявил излишнюю осторожность и показал неспособность адаптировать свои традиционалистские тактики под меняющиеся обстоятельства, в результате чего его первая эскадра военных кораблей пострадала от французов, а вторая эскадра не смогла продвинуться в зоне поражения пушек тяжеловооруженного французского флота. С серьезными повреждениями своего флота и нулевым уроном для французского Бинг ретировался в Гибралтар, расценив свою миссию по ослаблению французского флота и освобождению последнего британского гарнизона на острове у Порт-Маона как поражение. Морская победа и захват Минорки вызвали ликование французской короны и прессы. Это был триумф огромного значения, одна из первых побед Семилетней войны. Кроме того, событие имело стратегическую ценность, особенно при разработке Парижского договора, когда Минорку обменяли на возвращение французских Антильских островов и Бель-Иля на побережье Бретани. Как показывают это событие и изложение Вольтера, жестокость и издержки войны выходили далеко за рамки самих боев. Преступления совершали не только враги, но и государство, за которое солдаты были готовы отдать жизнь в бою.

Philosophes, например Вольтер, едко критиковали военные действия и солдат. Эти писатели следовали традиции антивоенной и антимилитаристской критики, которая развивалась в XVII веке. Как и Пьер Корнель (1606–1684) в своем театральном пересказе истории о Горации, янсенист Блез Паскаль (1623–1662) осуждал тот факт, что убийство граждан соседней страны считается абсолютно допустимым и даже достойным делом, в то время как убийство своего соседа и своим соотечественником считалось преступлением. Во фрагменте 47 главы “Vanite ’ («Суета») своих «Мыслей», опубликованных посмертно в 1670 году, Паскаль выразил эту иронию:

Почему вы убиваете меня, когда за вами преимущество? Я безоружен. – Как, разве вы не живете на другом берегу? Друг мой, если б вы жили на этом берегу, я был бы душегуб, и убивать вас таким способом было бы несправедливо. Но коль скоро вы живете на другом берегу, я храбрец, и это справедливо [Паскаль 2019: 100].

В главе