Две сестры - Жорж Санд

— Я принимаю вас за сумасшедшего, который весь отдался гнусной страсти, и потому способен на все. Но вы не заставите меня забыть моей обязанности заботиться о будущности моего отца и моей сестры.

— А так же о будущности счастливого музыканта…

— Молчите! Я запрещаю вам смеяться надо мной, если вы не хотите, чтобы я раздавила вас своим презрением.

Я повернулась к нему спиной и пошла в свою комнату. Там мне сделалось дурно. Эти бурные сцены были мне не под силу. Мысль расстаться навсегда с сестрой и с моей милой Сарой разрывала мне грудь. Если бы де Ремонвиль увидел меня в этом состоянии, он бы понял, что всесилен надо мной. К счастью, он счел меня более твердой, чем я была на самом деле, и решив, что со мной ничего не поделаешь, принялся за жену.

Он начал с того, что извинился перед ней за свою вчерашнюю вспышку и поклялся ей, что и не думал оскорблять ее ревностью к какому-нибудь господину Абелю. Затем он переменил разговор и рассказал ей о блистательном предприятии, про которое говорил и мне. Он просил ее подписи для помещения части ее состояния в это предприятие, чтобы потом вернуть эти деньги с большими барышами. Все, что он мог обратить в деньги, не спрашивая ее согласия, давно уже было промотано им без ее ведома. Ада, однако, не совсем доверяла его великолепному плану и сказала, что хотела бы предварительно посоветоваться со мной.

— Так ступай, посоветуйся, — сухо ответил де Ремонвиль. — Только, пожалуйста, поскорее: твои вещи еще не уложены, а мы уезжаем через два часа.

Я никогда не знала, что таится у Ады в глубине души. Она постоянно давала мне повод думать, что любит своего мужа и скучает, видясь с ним так редко. Но она меня обманывала. Она знала его неверность, успела примириться с ней и больше не любила его, а потому вовсе не желала вернуться в Париж. К тому же, у нее была, как я узнала впоследствии, еще другая причина, удерживавшая ее в моем доме. Итак, она уступила мужу, подписала бумагу, лишавшую ее части ее состояния, и он уехал один.

По прошествии недели я получила от Нувиля следующее письмо:

Дорогая мисс Оуэн, я должен сообщить вам важное известие, к которому вам предстоит приготовить вашу сестру. Г. де Ремонвиль умер сегодня в 1 час пополудни. Он никем не был убит, он не дрался.

Вот как произошло дело:

Абель, оскорбленный в вашем присутствии, решился молчать при вас и свести свои счеты с де Ремонвилем в другом месте. Простившись с вами, мы поехали в Брюссель, а оттуда вернулись в Париж.

У Абеля был составлен свой план. Он употребил несколько дней на то, чтобы навести справки о составе салона г-жи де Рошталь, той самой особы, которая по милости г-на де Ремонвиля живет в роскоши, пуская свои собственные деньги в выгодные обороты и не тратя сама ни копейки. Я помог Абелю навести нужные справки об этом доме, где сам он был всего два раза, года два тому назад, но куда он остался приглашенным раз навсегда. Я узнал, что между множеством всякого рода ничтожных или бессовестных людей, несколько личностей более порядочных заглядывают раз в неделю в эту невзрачную среду. Я как бы невзначай повидался с этими личностями и проговорился им, что Абель, быть может, в следующий четверг будет со своей скрипкой у г-жи де Рошталь.

В четверг мы отправились к ней в назначенный час, но без скрипки и без виолончели. В гостиной было человек двенадцать, и в том числе те пять или шесть человек, которые нам были нужны. Как только де Ремонвиль увидел нас, он подошел к нам и предложил пройти с ним в другую комнату, предполагая, что мы имеем сказать ему что-нибудь с глазу на глаз.

— Ничуть не бывало, — отвечал Абель громко. — Мы приехали, чтобы возобновить разговор, прерванный неделю тому назад в деревне. Это был прелюбопытный спор, — продолжал он, обращаясь к группе отборных посетителей, которые обступали его, видимо, наперед уже расположенные в его пользу. — То была одна из тех теорий, которые граф де Ремонвиль умеет развивать с таким искусством и отстаивать с таким жаром. Я не обладаю его быстрым и блистательным умом, а потому потерпел постыдное поражение. Но так как он соблаговолил напомнить мне, что ответ остался за мной, и я встречаю здесь трибунал компетентных и непредубежденных судей, то я готов изложить дело перед вами, господа, и положиться на ваш приговор.

— Посмотрим, посмотрим, — отвечал старый генерал де Вербен. — Вы восхищаете нас своей музыкой, но все мы знаем, что вы умеете говорить так же умно и с не меньшим огнем и на языке обыкновенных смертных. Говорите, мой молодой маэстро, говорите!

Г-жа де Рошталь, которая в восторге от Абеля и желала бы видеть его у себя более частым гостем, подошла и объявила, что тоже желает быть в числе судей.

— В таком случае, — сказал Абель, — попросите графа повторить свою обвинительную речь против артистов. Надо вам сказать, что я со своей стороны не вызвал этих обвинений никаким притязанием на человека независимого, другими словами, достойного уважения, которого он не признает за нашим братом. Я молчал самым безобидным образом, когда, в присутствии личностей в высшей степени почтенных, он стал доказывать, что я — не более как предмет праздной потехи и раб богачей, и доказывал это с тем тонким остроумием, которым, как вы знаете, он владеет в таком совершенстве. Если он даст себе труд повторить свою речь в тех самых выражениях, которые он употребил, то красноречие его, я убежден, доставит вам большое удовольствие.

Абель говорил в таком игривом тоне, что никто и не догадывался о важности, которую он придает настоящему объяснению, и все пристали к г. де Ремонвилю, чтобы он повторил свои слова.

— Только, пожалуйста, чтобы это вышло не слишком длинно! — воскликнула Рошталь, которая при гостях высказывает ему самое бесцеремонное пренебрежение.

Оборот, данный делу Абелем, начинал тревожить и раздражать де Ремонвиля. Он попытался отнестись к делу свысока и отвечал, что не имеет привычки записывать свои разговоры и не помнит своих слов; что, если г. Абелю и г. Нувилю его мнения не понравились, то никто им не мешал опровергать их тут же на месте, так как подогретый спор — самое безвкусное из блюд.

—