Две сестры - Жорж Санд

беда? — отвечала она. — Остатков моего состояния совершенно достаточно для моего туалета и для содержания моих детей. Сара, слава Богу, все еще богата, и я не вижу, почему бы ей не иметь в Париже хорошей квартиры с приличным экипажем и не принимать у себя лучшее общество. Она возьмет меня к себе жилицей, я не буду ей ничего стоить, а между тем, буду пользоваться ее благосостоянием.

Делать нечего, надо было признаться ей, что наличное мое состояние вдвое меньше того, что у нее осталось, и что соединенных наших средств не хватит, чтобы вести тот образ жизни, который ей хочется. Она пожелала знать, куда же девалось мое состояние. Правды я ей сказать не могла, гордость ее слишком бы от этого пострадала. Я уверила ее, что разорилась, поместив большую часть своих денег в одно неудавшееся предприятие. Она ужасно рассердилась.

— Однако, я вижу, — заметила она, когда мы остались вдвоем, — что я все-таки наиболее рассудительная и наиболее богатая из нас двух. Я, по крайней мере, не делала глупостей, когда все остальные вокруг меня дурили. Ты слишком любила деньги, моя бедная Сара, и вот ты за это наказана. Ты хотела увеличить свой капитал, пустилась в аферы, и в конце концов ты оказалась более разорена, чем я. Но сделанного не воротишь. Как же нам теперь быть? Не могу же я оставаться на твоей шее с моими детьми, с прислугой и с лошадьми. Я буду платить тебе за свое содержание — это дело решенное. Но поселиться здесь навеки — это свыше моих сил. Я умру с тоски, Сара, а ведь ты же не хочешь, чтобы я умерла?

— Конечно, нет, и у тебя есть, на что жить в свое удовольствие в другом каком-нибудь месте, если ты только будешь благоразумна. Но ехать с тобой в настоящую минуту я не могу — жизнь моя прикована к этому клочку земли, а ты еще слишком молода и, главное, слишком недавно овдовела, чтобы жить в Париже эту зиму одной.

— Тебе хорошо говорить: ты живешь здесь, как тебе хочется, и принимаешь тех, кто тебе нравится. Но если эти личности мне не нравятся — я должна буду выносить их присутствие скрепя сердце?

— Если бы только я знала, дорогое дитя мое, кто тебе нравится и кто тебе не нравится, чего ты и сама подчас хорошенько не знаешь, то я сумела бы окружить тебя людьми по твоему выбору.

— Как будто тут есть из кого выбирать! Ах, Сара, если бы ты меня любила, и если бы ты только захотела, ты могла бы устроиться иначе. Ты продала бы это поместье, в которое ты больше вложила денег, чем оно тебе приносит, и мы уехали бы в Италию. Мне необходима перемена климата, я чувствую, что я вяну…

— Ты толкуешь о продаже имения, как будто это такое дело, которое можно устроить в двадцать четыре часа. По счастью, ты расцвела за последнее время, как роза, и я не верю, чтобы ты была больна.

— Ну да, ты поверишь моей болезни, когда меня больше не будет в живых.

— Дорогое дитя мое! Если окажется, что тебе угрожает болезнь, мы достанем денег во что бы то ни стало. Но так как, по счастью, никакой близкой опасности нет, то имей же терпение, дай отцу окончить ликвидацию твоих дел.

— Хорошо, я буду терпеть, если ты мне, со своей стороны, обещаешь также ликвидировать твои дела, продать Мальгрету и переселиться со мной в какое-нибудь более удобообитаемое место.

— Этого я тебе не могу обещать. Отцу моему здесь хорошо; я все здесь устроила для него, соображаясь с его вкусами и потребностями. На мне лежит обязанность сделать его старость долголетней и счастливой. Я продам это поместье только в том случае, если оно ему надоест.

Сестра, по-видимому, сдалась на эти соображения, и я с этой стороны могла, казалось, надеяться, что меня оставят в покое. Но далеко не спокойно было у меня на душе относительно Абеля. Каждый день приходили письма Нувиля от его имени. Он нетерпеливо требовал от меня ответа, решения его участи. Что было ему делать? Могла ли я порицать его поступок? Он горел нетерпением меня видеть, и умолял меня сказать ему, должен ли он из уважения к трауру моей сестры избегать показываться там, где она находится. Откладывать долее ответ было невозможно, и я отвечала прямо Абелю, находя, что при тех отношениях, в которых мы стояли друг к другу, было бы жеманством с моей стороны объясняться с ним через третье лицо.

Нет, я не порицаю вас, но оплакиваю роковую случайность, которая ставит между нами новое препятствие. В эту минуту нам невозможно стать друг к другу в открытые отношения. Добрые люди не преминут сказать, что обличая позорное поведение де Ремонвиля, вы были наперед уверены, что семейство его одобрит вас; что вы имели свои личные причины, помимо нанесенного вам оскорбления, выступить защитником его жены и свояченицы. Увы, нет! Мы не можем с вами увидеться теперь. Дайте времени сгладить эти тени. Через год все изменится. Сестра моя уже теперь порывается оставить уединение Мальгрету, а я не могу и не хочу удаляться отсюда. Итак, будем ждать, твердо полагаясь друг на друга. Пишите мне сами, но пускай и Нувиль не лишает меня удовольствия получать его славные письма.

Несколько дней спустя пришло письмо, опять от Нувиля и помеченное «Венеция». Он в немногих словах уведомлял меня, что отправился вместе с Абелем на восток.

Нувиль снова писал ко мне из Константинополя:

Вы, конечно, разочаруетесь, — писал он, — увидев мой почерк вместо того, которого вы ожидаете. К удивлению моему, никакие увещания с моей стороны не могли убедить Абеля писать вам прежде меня. Вот уже два дня, как мы здесь. Он то и дело в лихорадочном состоянии хватает лист бумаги, царапает что-то на нем, потом рвет на клочки и бросает в огонь, чувствуя себя бессильным выразить то, что у него на душе. Я и не подозревал за ним этой слабости. Я видел, что он составляет с большой легкостью коротенькие записочки, но я не знал, что в жизнь свою он никогда не писал того, что собственно называется письмом. Он сам мне в этом сейчас сознался и добавил:

«Ты вот можешь, умеешь писать; объясни ей это. Я и сам этого не подозревал. Я ведь никогда не любил. Мое перо — это