Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Филипп Сэндс

— Для меня совершенно невозможно, чтобы он сделал такое.

Нет, после войны Отто не сдался. Почему? Потому что его передали бы русским, и те его немедленно казнили бы.

— Для него не было бы правосудия.

Нет, в Нюрнберг Отто не отправили бы. «Никакого обвинительного акта после войны не было, он скрывался четыре года, но обвинения так и не прозвучало, его не разыскивали».

На это утверждение необходимо было возразить. «Нью-Йорк Таймс» писала о польском обвинительном акте[191], хотя я его не нашел. Хорст ответил, что этот акт составлен в 1942 году, задолго до конца войны. А главное, у него имелся другой документ, доказывавший, что Отто всячески спасал людей.

— Не думаю, что поляки или украинцы предъявили бы ему обвинение.

Его выводы, как он объяснил, опирались на имевшиеся у него частные бумаги, более 800 писем — переписку Шарлотты и Отто за много лет. Она якобы подтверждает его точку зрения, хотя отношения его родителей не всегда были простыми.

— Отец был красавец мужчина, мать его ревновала. Часть писем отсутствует, — оговорился он, — Шарлотта их уничтожила. У меня есть не все, что они писали, но то, что есть, имеет позитивный смысл.

Да, он понимает, почему некоторые считают Отто соучастником преступлений.

— Систему я бы никогда не принял, но своего отца принимаю, — добавил он.

Вопросы продолжались. Встреча уже близилась к завершению, и Хорст попросил разрешения сказать несколько заключительных слов. Взяв микрофон, он твердо заявил:

— Моего отца чтили и поныне чтут во Львове и в Западной Украине за стойкость, проявленную им в борьбе против Советов и коммунизма.

Этими его словами вечер завершился.

Через несколько дней Хорст прислал вежливое благодарственное письмо. В нем он высказал признательность за возможность рассказать об отце, однако написал, что на этом наши контакты завершаются. Причиной стало сказанное мной уже после встречи, в греческом ресторанчике в присутствии Магдалены. Я сказал, что если бы Отто поймали, то судили бы, признали бы виновным и вынесли бы приговор, как Гансу Франку.

Хорсту это не понравилось: «Вы поставили моего отца на одну доску с палачами Холокоста. — Это, на его взгляд, было категорически неверно. — Поэтому я не вижу смысла продолжать».

Мы достигли конца пути.

10. 1938, Вена

Должность Отто — рейхскомиссар — предусматривала власть, привилегии, кабинет в Хофбурге и портрет в главной нацистской газете «Фёлькишер Беобахтер». Вехтерам предоставили новый «мерседес» и дом (недавно приобретенная недвижимость в Берлине и дом Шарлотты в Клостернойбурге были проданы). В июле они переехали на виллу «Мендл», официальную резиденцию, полученную с помощью Георга Липперта — друга-архитектора, недавно примкнувшего к нацистам[192]. При вилле по адресу Валлмоденгассе, 11, имелся парк. Это был роскошный Девятнадцатый округ Вены. Раньше вилла принадлежала семье Мендл, основавшей знаменитую пекарню «Анкерброт»[193].

Выбор на рынке недвижимости был невелик, но Липперт «добыл нам дом еврейки Беттины Мендл»[194], как записала Шарлотта. Беттина Мендл, выпускница женского колледжа в Челтенхэме, управляла отцовским наследием. Страстная противница нацизма и умелая наездница, она отказалась участвовать в Берлинской олимпиаде 1936 года. При появлении германских войск она сбежала из Вены и добралась до Сиднея. Судя по воспоминаниям ее дочери, Липперт изначально был одним из ближайших друзей Беттины, часто бывал у нее на вилле, играл там в теннис, посещал с ней концерты и приемы. Теперь, втершись в доверие к нацистам, он добился реквизиции виллы и «передачи ее барону Густаву Отто Вехтеру»[195]. Дочь Беттины утверждает, что Вехтеры расхитили семейные сокровища семьи Мендл, включая коллекцию картин и старинный столовый хрусталь. «После Второй мировой войны предпринимались попытки привлечь Вехтера к ответственности за военные преступления», — продолжает она, — но ничего не вышло, потому что он «использовал средства, вырученные за имущество с виллы „Мендл“ и из другой подобного рода недвижимости для покупки себе безопасности»[196].

Вилла «Мендл» была, спору нет, «очень красива», но Шарлотта жаловалась, что она досталась им в плохом состоянии: жить можно было только в одном флигеле, все казалось, на ее вкус, «слишком старомодным, холодным и некомфортабельным»[197]. Впрочем, она отдавала должное просторной гостиной, богатой библиотеке и веранде с видом на изящный сад, прекрасно подходившей для приема гостей. Она оставила в роли смотрителей семью Баумгартнеров, «хороших стариков», быстро забывших прежних хозяев, наняла няню для детей («настоящее сокровище: мягкая, теплая, пышная») и кухарку.

В октябре Шарлотта отпраздновала на вилле «Мендл» свое 30-летие; Зейсс-Инкварт преподнес ей по этому случаю десяток роз. Месяц изобиловал концертами и кинопоказами: «Дон Карлос» в Венской опере, кинофильм «Под крышами Парижа», «Канцлер Тироля» в театре «Йозефштадт». В компании Зейсс-Инквартов она была представлена прибывшему из Берлина рейхсмаршалу Герману Герингу.

Работа Отто требовала разъездов по рейху и по Европе. В сентябре они с Шарлоттой побывали в Нюрнберге, где провели четыре дня на Десятом съезде национал-социалистической партии, «Съезде Великой Германии». На нем присутствовало три четверти миллиона человек — самое многолюдное, но и последнее сборище такого рода. Шарлотта перечислила в своем дневнике темы тех дней: «Пятница, 9-е: прославление политических вождей», «воскресенье, 11-е: слава СА!», «понедельник, 12-е: хвала вермахту». В завершающий день Гитлер похвалялся аншлюсом и приветствовал своих австрийских «борцов». «Сегодня, — заявил он, — вы стоите среди нас как фольксгеноссен и граждане Германского рейха», бывшие жертвы гнусного Версальского мира, двуличия «демократий», московских большевиков и еврейских паразитов, сосавших из Германии кровь[198]. Шарлотта поместила в семейном альбоме сделанный в темноте снимок несметной толпы.

Через несколько дней она отозвалась на Судетский кризис. «Чемберлен с фюрером, — записала она, — положение пугающее»[199]. Зейсс-Инкварт заверил ее, что войны не будет, но она все равно купила для всей семьи противогазы.

Отто засиживался на работе допоздна, и страх, что он опять завел отношения на стороне, портил Шарлотте настроение. 8 ноября она купила картину и скоротала тоскливый вечер в одиночестве. 9-го она явилась к Отто на работу (назвав потом собственное поведение «гадким»). Вечером она была в Городском театре на «Кромвеле» — новой пьесе, прославляющей «сильное руководство на службе единой нации»[200]. Если, возвращаясь из театра, она и заметила на венских улицах события Хрустальной ночи[201], то не отразила их в своем дневнике. Бегавшие по Вене члены партии грабили еврейские магазины, рушили синагоги, били, а затем арестовывали евреев.

Наутро она опять явилась к Отто на работу.