Гений столичного сыска - Евгений Евгеньевич Сухов

– Нет, я не слышал.

– Знакомые у него здесь были? – задал новый вопрос Воловцов.

– Были. Но знакомства такие, чисто шапочные, – ответил Михаил Панкратьевич.

– И что, за время службы у вас он так ни с кем и не сблизился? – снова спросил Иван Федорович.

– А знаете, – после небольшой паузы раздумчиво произнес Морозов, – пожалуй, были такие! Вернее, такой… Не берусь утверждать точно, но мне кажется, что у него были приятельские отношения с Зиновием Феофилактовичем Кайдановским, товарным экспедитором.

– А где я его могу найти? – заинтересовался Иван Федорович.

– В моей конторе на Соборной улице в экспедиторском отделе, – ответил Морозов.

– Как мне его узнать? – поинтересовался Воловцов.

– Да проще простого, – усмехнулся Михаил Панкратьевич. – Как увидите молодого человека с длинными волосами, стало быть, это и есть Кайдановский. И учтите, этот Зиновий Феофилактович тоже человек не без странностей. Кто знает, может, на этой почве они и сошлись.

«Кто бы сомневался», – подумал про себя Иван Федорович и, тепло попрощавшись с потомственным почетным гражданином как со старым знакомым, отбыл из его дома по направлению к Соборной улице.

Три квартала от улицы Николодворянской до Соборной запросто можно пройти пешком. Воловцов так и сделал, тем более что к пешей прогулке располагала теплая погода.

Контора, где служил в экспедиторском отделе Зиновий Кайдановский, находилась рядом с оптовым винным складом во дворе дома Морозовых, где размещались гостиница «Олимпия» и ресторация, одна из лучших в городе. Воловцов обнаружил Зиновия Феофилактовича сразу по весьма колоритной внешности: высокий, пухлый и розовощекий, похожий на младенца, если не обращать внимания на его гоголевскую прическу. Он громко спорил во дворе с мужиком в поддевке и бородой на два раствора.

– Идиот! – кричал прямо в лицо розовощекого и пухлого мужик в поддевке и бороде.

– Вы не смеете! – негодовал «младенец» с гоголевской прической и становился еще розовощекее.

– Как же не смею, когда право на то имею! – орал мужик.

– Все равно не смеете! – старался перекричать его розовощекий и пучил глаза, отчего сравнение его с младенцем становилось еще более точным.

– Прошу прощения, что вынужден вмешаться в вашу содержательную беседу, – не без иронии произнес Иван Федорович, – но мне позарез необходимо переговорить с господином Кайдановским.

– Это я, – повернулся к Воловцову розовощекий, поправив прядь волос, съехавшую на его правый глаз.

– Это он самый! – со злорадством подтвердил мужик в поддевке и смачно плюнул в сторону Кайдановского. – И как только таких придурков на службе держат!

– Вы не смеете… – завел было прежнюю песню Зиновий Феофилактович, но Воловцов, встав между спорщиками, объявил:

– Я, судебный следователь по особо важным делам Московской судебной палаты коллежский советник Воловцов, приказываю прекратить!

Кайдановский замолчал, уставившись выпученными глазами на Ивана Федоровича, а мужик в поддевке ехидно изрек:

– Ага! Допрыгался, поганец! Щас тебя в оковы да под белы рученьки – в острог…

– А вас я попросил бы оставить нас наедине, – строго произнес Воловцов, полуобернувшись к мужику.

Бросая колкие взгляды на Кайдановского, тот ушел.

Иван Федорович задал на данный момент совершенно ненужный, но всегда начинающий дознание формальный вопрос:

– Ваше имя и фамилия?

– Кайдановский Зиновий Феофилактович, – ответил розовощекий и добавил: – Из рязанских мещан. А вы что, правда из Москвы?

– Вы служите экспедитором в конторе Михаила Панкратьевича Морозова? – не счел нужным отвечать на вопрос Кайдановского Иван Федорович. Чего два раза представляться?

– Да, – последовал короткий ответ.

– Как долго служите?

– С мая прошлого года, – ответил Зиновий Феофилактович. – Как вы думаете, поговорка «Москва слезам не верит» обязана своим появлением, когда Москва стала брать дань с других городов и никакие отговорки и слезные мольбы не помогали? Или когда пала вольность Новгорода, после чего его жители, а за ними и иные прочие стали говорить, что Москва, мол, слезам не верит?

– А давайте сделаем так: вопросы вам задаю я, а вы отвечаете. Тем более что вы обязаны это делать, – немного раздраженно произнес Воловцов и тут же взял себя в руки: судебный следователь должен быть беспристрастен и холоден, как итальянский мрамор. Что, конечно, не исключает применения той или иной методы ведения допроса, исходя из тактических соображений.

– Почему это – обязан? – перестал наконец пучить глаза Кайдановский, теперь он смотрел на судебного следователя по особым делам из-под полуприкрытых век с некоторым удивлением.

– Потому что вы классифицируетесь мною как свидетель по делу о безвременной кончине Ивана Александровича Колобова, – заявил Воловцов и свел брови к переносице. – А свидетели по закону обязаны исполнять все требования судебных следователей, производящих предварительное следствие. В противном случае противодействие свидетеля можно классифицировать как попытку создания помех следствию, что по нашему законодательству уголовно наказуемо.

После такой тирады Иван Федорович немного помолчал, потом спросил:

– Знаком вам был гражданин Колобов Иван Александрович?

– Он умер, – грустно произнес Зиновий Феофилактович, и его глаза, вновь широко раскрытые, наполнились слезами.

– Да, – сделался мягче Воловцов и, избрав манерой ведения допроса доверительный разговор-беседу, добавил, сокрушенно покачав головой: – Возможно, его отравили.

– Отравили? – воскликнул Кайдановский.

– Возможно… – невесело произнес Иван Федорович. – Так вы хорошо его знали?

– Хорошо, – как-то безвольно и совершенно без интонации ответил Зиновий Феофилактович.

– Что он был за человек? – сделал попытку заглянуть в глаза Кайдановского Иван Федорович.

– Хороший он был человек, зла никому не делал, – произнес Зиновий Феофилактович. – Мы с ним много беседовали на самые разные темы… – Кайдановский замолчал и печально посмотрел на Воловцова: – А теперь он разговаривает с другими сущностями там, на небесах. Как вы думаете, – Зиновий Феофилактович с надеждой посмотрел на Ивана Федоровича, – у него будет такая возможность, чтобы прислать мне весточку оттуда?

«Этот Зиновий Феофилактович тоже человек не без странностей». Воловцов вспомнил слова потомственного почетного гражданина Морозова. Что ж, Михаил Панкратьевич абсолютно прав. Кайдановский и правда малость не в себе, и это явно видно. Тогда почему Морозову тоже не рассчитать его, как он сделал это с Колобовым? Наверное, Михаил Панкратьевич просто жалел Кайдановского. Ведь он был свой, рязанский. А Колобов – пришлый и, стало быть, чужой. Возможно, за Кайдановского кто-то просил, а за Колобова просить было некому. Кроме того, Михаил Панкратьевич как гласный Городской думы отвечал за благотворительность и призрение в городе (а может, отвечает и по сей день), и ему, верно, не с руки увольнять убогого…

– Я не знаю, – просто ответил Воловцов на вопрос Кайдановского. – А скажите, Зиновий Феофилактович, Иван Александрович когда-нибудь упоминал о вдове генерала Безобразова Платониде Евграфовне? Или о ее служанке Сенчиной?

Кайдановский задумался. Потом вскинул голову, убрал прядь волос, закрывшую правый глаз и произнес:

– Никогда.

Больше говорить с Зиновием Феофилактовичем было не о чем. Да