Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

Размышляя о греховности дел своих, да и о греховности вообще, Михаил вдруг вспомнил о дяде Мироне – двоюродном брате мамы. Вот уж у кого во всем роду была репутация отпетого грешника! Михаил еще лет с четырех помнил тот особый осуждающий тон, который был характерен для всех разговоров взрослых о Мироне. Сам Миша в то время мало что в них понимал. Знал только, что у дяди Мирона в очень молодом возрасте умерла жена – ее могилу ему показывали во время прогулок по расположенному недалеко от дедовского дома кладбища в Харькове, а сын Мирона Юра – то есть троюродный брат – был на целых шесть лет старше его, что в детском возрасте было очень значительным препятствием для общения – они почти и не общались. Но такие слова как «постоянная распущенность» и «новые романы» Миша с тех давних пор все-таки запомнил – как, впрочем, и лицо и фигуру дяди Мирона, который не так уж редко появлялся у родных. Дядя Мирон производил впечатление добряка. Михаил не помнил, чтобы дядя дарил ему какие-то подарки, а ведь обычно дети именно по подаркам судят о доброте приходящих людей. Но вот даже без приношений дядя Мирон запомнился как добрый человек. Что-то в нем было такое, что не вязалось с категорически осуждающими разговорами старших. Правда, в том возрасте Миша не особенно интересовался такими вещами, но пришло время, и интерес возник. Почему его, считающегося чуть ли не семейным позором, все-таки принимали во всех родственных домах? Что означали его непрерывные романы и жизнь сразу в нескольких полусемьях? В конце концов, почему у него самого, как правило, бывал смущенный вид, когда он приходил в гости к своим старшим родственникам? Ведь был он не какой-нибудь скандалист, пьяница или буян. Работал преподавателем в высших учебных заведениях – сначала в Харьковском авиационном институте, где был деканом, затем в Московском институте тонкой химический технологии имени Ломоносова, где заведовал кафедрой – что никак нельзя было считать предосудительным. Правда, молва доносила, что у него случались романы со студентками и поездки с ними на курорт, но большинство женщин, романы с которыми ему особенно вменялись в вину (и в их числе все, кого лично знал Михаил), относились к категории дам в годах полной зрелости и были обладательницами Рубенсовских форм. Сам дядя Мирон не страдал худобой, и его полнота визуально вполне гармонировала с его веселым и миролюбивым характером. От троюродной сестры Тамары (она приходилась дяде Мирону родной племянницей) Михаил знал, что тот постоянно помогает им с матерью деньгами, а это человеку, обремененному связями со многими женщинами, явно могло быть не просто.

Только после окончания первого курса института, побывав в Ленинграде у самого младшего из маминых кузенов Владимира, Михаил, наконец, понял, в чем обвинялся дядя Мирон, и что в его поведении считалось неслыханной и нетерпимой, позорящей род вещью. Спросив своего молодого дядю о Мироне, Михаил услышал в ответ, что в свое студенческое время Владимир сильно нуждался. Однажды он посетовал на это в разговоре с двоюродным братом Мироном, а тот сразу дал ему совет, следуя которому можно было бы забыть о всех житейских неприятностях: «Чего проще? Обзаведись охочей бабочкой старше себя. Будешь как сыр в масле кататься!» Владимир – горячий, благородный, романтического настроя человек и поэт – был до крайности возмущен советом стать альфонсом. И хотя у Миши с Владимиром (несмотря на разницу в возрасте) сложились отношения скорей как между сверстниками, притом романтиками, этот совет насчет жизнеустройства, который Мирон несомненно проверил на себе, прежде чем порекомендовать кузену, почему-то не произвел на Михаила сплошь отталкивающего впечатления. Ну не тянул дядя Мирон на заправского альфонса, определенно чем-то не тянул. Само собой в памяти вставало лицо дяди Мирона, когда Михаил вновь и вновь думал об этом. Полногубый, полнощекий, с припухшими веками вокруг казавшихся несколько на выкате глаз, с остатками растительности по бокам головы и на затылке, то есть далеко не красавец, он все равно выглядел приятным человеком и располагал к себе. А уж как любили его зрелые женщины, с которыми он вступал в связь! Значит, было за что, и, само собой, было понятно, за что именно было! Собственно, маялись они с Мироном только из-за одного: по доброте и мягкости характера он старался никого не бросать, когда заводил новую пассию. И видно, в общих чертах его на всех их хватало! Но все равно каждая из его женщин старалась отшить его от других и несмотря на неудачи, любила. Это надо было уметь. Перебирая подробности в своем уме, Михаил все больше склонялся к выводу, что даже если в молодости дядю Мирона действительно содержали охочие дамочки, все равно в ответ на получаемые от них деньги, кров, еду и услуги он отдавал им явно не меньше, потому что ему нравились такие женщины – щедрые во всех отношениях обладательницы крупных форм, которых он с энтузиазмом доводил в постели до экстаза. К тому же он сам давным-давно стал очень хорошо зарабатывать и не испытывал никакой нужды общаться с такими женщинами, кроме как мужчина, сам искренне влекомый к ним! Разве можно было равнять его с настоящими альфонсами, профессионально извлекающими деньги из своих половых связей? Нет, такого пятна на своей житейской репутации Мирон все-таки не заслуживал. Самое смешное заключалось в том, что родные настолько приучили его к ношению этого клейма, что встречаясь даже с Михаилом – тогда всего лишь подростком – дядя считал себя обязанным бормотать что-то не особенно внятное о своем несовершенстве и извинения за него. Да таких мужчин надо было поискать! Сколько дам встречали его как своего рода мессию – посланца Небес – чтобы узнать с ним счастье в той очень невеселой жизни, какой в то время они жили сами, как и вся страна, потерявшая десятки миллионов мужчин и оставшаяся с миллионами неудовлетворяемых женщин. О какой корысти с его стороны можно было говорить, когда он зажигал свет в душах своих пассий, когда они сами изо всех сил стремились сделать ему приятное в ответ? Неужели его работа, которую он выполнял с любовью и охотой, не стоила их привязанности, благодарности и любви? Да всем им, наверно, казалось, что за приносимое им счастье невозможно расплатиться ничем, кроме преданнейшей и неизменной готовности сделать то, что ему будет в радость! Споря за него с конкурентками, каждая была готова на все, чтобы полностью завладеть предметом своей любви, восторга и восхищения. Но в таком случае, если бы победила только одна из них, как бы он облагодетельствовал тех, кого мог? Вот поэтому-то он остался верен всем в той мере, в какой это было возможно. Нет, не стоило родне так напропалую клеймить человека, творящего добро, хотя и не в соответствии с господствующей моралью. Давно уж не стало на свете дяди Мирона, но Михаил не сомневался, что осталось много тех, кто добром поминал его и возносил мольбу за его по всем канонам грешную душу. Если их заступничество что-то значило на Страшном суде, разве он не мог надеяться на получение Божественного прощения? Ведь за какую-то часть грехов он заплатил еще здесь, на земле. Ему выпало тяжело умирать, потому что боль рвала его сердце до крика. Может быть, так ему воздавалось за сердечные муки женщин, старавшихся сделать его только своим – и ничьим больше, но никогда этого не достигавших?

Перебрав в голове вроде бы все, касавшееся дяди Мирона, Михаил вдруг словно споткнулся обо что-то. В первый миг он еще не понял обо что, но следом осознал – это было то единственное, что прямо относилось не только к Мирону, но и к нему тоже. Анна Павловна!

Единственная женщина, любившая его дядю, которую Михаил знал в лицо, и первая зрелая женщина в возрасте его матери, к которой его повлекло совершенно иначе, чем к любимой девочке-сверстнице Ирочке Голубевой. Анна Павловна явно отличалась особым шармом среди Мироновых пассий, поскольку ее одну признавала и принимала Мишина Харьковская родня. Она часто бывала в доме его дедушки и бабушки. Там-то он и разглядел ее со всех сторон.

Милая, с добрым красивым лицом, с будоражащим воображение телом из крупных, хорошо сочетающихся в целое форм благородных пропорций, словом, жгучая южная брюнетка, она в первую очередь воспринималась образцовой женщиной для дома, а уж потом только микробиологом или кем-то еще. Анна Павловна несколько раз приводила Мишу к себе на работу в Мечниковский институт, рассказывала о своих научных занятиях. Однако гораздо важней и приятней были для него другие встречи – у нее дома, куда доступ ему был всегда открыт. Он старался бывать там возможно