Искры - Михаил Соколов

Чургин поднялся с дивана и спокойно ответил:

— Я тебе уже говорил и могу повторить. Вы добиваетесь представительной палаты, в которой будут заседать помещики и капиталисты. Монархия по вашей программе остается, то есть вы не идете дальше раздела законодательной власти между самодержавием и палатой. Мы же хотим самодержавия народа, что исключает монархию. А теперь сам суди, что между нами общего.

Симелов задумался. Много лет прошло с тех пор, как он познакомился с Чургиным. Давно они сдружились, много раз спорили, соглашались и расходились во взглядах и вот наконец разошлись окончательно. И Симелов, сын сельского учителя и земский врач, впервые спросил себя: «А быть может, я поплелся в хвосте чуждых людей — помещиков, предпринимателей? Что общего у меня или у крестьян с князем Трубецким, который выступает с либеральными требованиями единственно ради того, чтобы предупредить крах монархии?» И ему вдруг стало стыдно перед самим собой.

Чургин, прощаясь, задержал его руку в своей большой руке. Какое-то внутреннее чувство подсказало ему: колеблется старый друг его, не верит и сам в правоту своего пути. И он сказал ему с большой теплотой в голосе:

— Брось ты, Михаил, тратить силы попусту и мельчить себя. Не пристало тебе быть на побегушках у князя Трубецкого и ему подобных. Сейчас происходит размежевание сил. Пора тебе определиться, с кем ты. Право же, не помещики и князья или фабриканты и шахтовладельцы дадут народу, которому ты служишь честно, свободу и республику. Наоборот, они ждут, когда народ поможет им урвать у царя немного власти.

Доктор Симелов промолчал, Чургин с Леоном вышли на улицу.

Был последний день масленицы, прощеное воскресенье. Снега на улицах почти уже не было, но любители катались на санях. По главной улице на тройках с бубенцами то и дело проносились разодетые молодые люди. Леон вспомнил, как когда-то катался на хуторе на масленицу. Вытащат бывало ребята огромные сани на бугор, за речку, сядут на них вместе с девчатами и мчатся вниз, к речке…

— Помнишь, Илюша, как ты катался с нами на хуторе на санях? — спросил он Чургина.

— На тех, лошадиных? Помню, — усмехнулся Чургин. — Я тогда так ловко нырнул в снег головой, что думал, в больницу придется ложиться — камень оказался в сугробе. Алена тогда, кажется, руку вывихнула… Не забыла она о хуторе, не зовет тебя помогать богатеть старому Загорулькину?

Леон не ожидал такого поворота мыслей зятя и невесело ответил:

— Пока нет.

— Пока, — повторил Чургин. — Но дело идет к тому, что позовет?

— Да что ты пристал ко мне? Я вспомнил о масленице, а он об Алене! — вспылил Леон.

— А я вспомнил и о масленице, и об Алене. И я не люблю, брат, когда врут. Чего хмуришься? Рассказывай, чего уж…

— Не понимаем мы с ней друг друга. А после денег Оксаны поругались.

— Та-ак… А сестра какие деньги прислала?

— А дьявол ее разберет, сестру эту! Вышла замуж за помещика, а нам с Рюминым прислала для работы двести рублей и пишет, что будет наезжать и читать доклады. Видал таких помещиц?

— Не видал, но вижу, что помощь Оксаны нам пригодится, — задумчиво проговорил Чургин. — А вот с Аленой надо поговорить как следует. Так нельзя: любить мужа, а слушать родичей.

— В этом все дело. Не оторву я ее от родных.

— Ничего, оторвем, — сказал Чургин так уверенно и просто, будто речь шла о житейской мелочи.

По улице, звеня бубенцами, быстро бежала тройка взмыленных лошадей. На санях, обняв какую-то румяную женщину, сидел Петрухин и хохотал. Из-под копыт лошадей летела грязь. Петрухин платком вытирал лицо то своей спутнице, то свое собственное и кричал извозчику:

— Давай! Гони, мерзавец!

Заметив Чургина, он велел остановить лошадь, встал и, сняв фуражку, крикнул:

— Таланту из народа, так сказать, господину штейгеру — мое нижайшее! — и с яростью загорланил: — Не забуду! Не прощу, плебей несчастный! Через десять лет, а вспомню!

На лице Чургина не шевельнулся ни один мускул. Он стоял на тротуаре — высокий, прямой, в фуражке с бронзовыми молоточками, и смотрел на испачканного Петрухина холодными, немигающими глазами.

Петрухин умолк, осмотрел себя и смущенно опустился на сиденье, стряхивая с одежды комья грязи. Извозчик взмахнул кнутом, и запаренные лошади потащили сани дальше.

— Представление кончилось, — усмехнулся Чургин. — Пошли.

Леон наблюдал за ним, за Петрухиным и думал: «Ведь ни слова не сказал и не улыбнулся даже, а Петрухин растерялся. Какая у него сила, у этого Ильи!»

Позади раздался знакомый голос:

— Братушка! Два братушки!

Леон оглянулся. По тротуару, размахивая одной рукой, — другой он держал под руку жену, — заломив шапку, в жакете нараспашку шагал Недайвоз. Жена Ивана, на голову ниже его, еле поспевала за ним и опасливо посматривала на его сапоги, от которых летели брызги грязи. Глаза ее светились радостью, и Леон подумал: «Мечтала ли она, чтоб Иван Недайвоз водил ее под руку? И тут — опять Чургин».

— Вот и партнер… Сыграем, что ли, партию, Иван Филиппыч? — спросил Чургин и, обращаясь к Леону, сказал: — Все хорошо идет у него, но в биллиард — не научу. Как даст кием — так или кий пополам, или шар летит на пол.

Недайвоз тряхнул головой.

— Ничего… И это осилю. От меня много кой-чего отлетало, да теперь село на свое место.

— А-а, ну-ну, — улыбнулся Чургин и двинулся дальше., по тротуару.

Все пошли за ним, неторопливые, веселые.

Впереди сверкали и слепили глаза лужицы, на деревьях чирикали воробьи.

На следующий день Леон пошел на шахту навестить старых друзей. Вошел в нарядную и удивленно остановился. Нарядная была теперь в новом каменном здании, в ней горели яркие электрические лампочки.

Надшахтное здание тоже было новое. Над ним высился металлический копер, в машинное отделение от него протянулись два троса толщиной в руку человека, а возле ствола стояли на рельсах не деревянные, а большие железные вагонетки. И в руках у некоторых шахтеров были новые, под сетками, лампы, а не коптилки. Леон восхищенно подумал: «Здорово двинулась вперед техника. Неужели и это все сделал штейгер Чургин?»

Возле ствола было шумно. Двухэтажная клеть то и дело поднимала вагончики на-гора, девчата откатывали их к сортировке, а на их место ставили порожние, и клеть снова проваливалась в шахту. Леон обратил внимание, что стволовой всякий раз перед этим нажимал на кнопку, а не дергал за проволоку, как прежде, и пошел в машинное отделение. И тут он увидел огромную электрическую машину с барабаном аршина на два в диаметре, приборы управления, высокую белую доску со множеством делений и движущейся то вниз, то вверх стрелкой. Вокруг была безукоризненная чистота, много света, и работал здесь всего один человек. Вот он, услышав три резких электрических звонка, что-то сделал, барабан шевельнулся, тросы качнулись и сразу быстро-быстро побежали один к копру, а другой к барабану. Стрелка на столбе пошла снизу вверх и через две минуты остановилась на большой красной цифре «300».

Леон спросил у машиниста, что это означает, и тот ответил:

— Триста метров глубины. С третьего горизонта подымаем.

Машиниста Леон не знал, но тот сам спросил:

— Вы не Леон Дорохов, что с дядей Василем, с покойником, работали, а потом камеронщиком?

Леон посмотрел на машиниста и заметил: во рту у него не было двух верхних зубов. И что-то знакомое мелькнуло в его облике.

— А я Василий Мирошников, — назвался машинист. — Тягальщиком когда-то работал с Мартыновым, вагонетки крючком таскал вверх по уклону. Помнишь?

Леон вспомнил парня в рыжей свитке, подпоясанного веревкой.

— Так это ты тогда бежал по уклону? Зубы разбил, ногу вывихнул?

— Я самый.

Раздался звонок, машинист повернул небольшое колесо, и барабан плавно тронулся.

— Та-ак, Василий Мирошников, — задумчиво произнес Леон. — От проволочного крючка до электрической машины огромный путь.

Машинист хотел сказать: «От крючника до члена социал-демократического кружка тоже не близко», — однако об этом умолчал.

В шахте Леон пробыл несколько часов. Все в ней было ново: и высокий, освещенный электричеством коренной штрек, и паровые лебедки в бремсберге, и лошади в откаточных штреках, и центробежные насосы на месте бывших камеронов, и рештаки в лавах, по которым доставлялся теперь уголь в штреки, и даже рельсы, настоящие рельсы, а не ошинованные угловым железом деревянные рейки, которые были прежде. Только уголь добывался все теми же обушками.

При выходе с шахты Леон встретился с Ольгой. Она шла одна с сортировки, но одежда на ней была чистая, и Леон подумал: «Не работает она, что ли?»

— Леон? Вот не ожидала! — нараспев произнесла она и, чтобы подавить в себе смущение, поспешила спросить: — Ты уж не поступать ли на работу к нам приехал?