Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

пересечения современной социалистической теории с теоретиками Франкфуртской школы. Именно такой стратегии предлагал придерживаться Герберт Маркузе на своей лекции в Стенфордском университете в 1974 году, текст которой стал известен как статья «Марксизм и феминизм».

Маркузе утверждал: «Социализм, как качественно иное общество, должен воплощать антитезис, своего рода отрицание агрессивных и репрессивных потребностей и ценностей капитализма как культуры мужского господства. Объективные условия для такого антитезиса и подрыва ценностей становятся всё сильнее, делая возможным, по крайней мере, в качестве переходной фазы перестройки общества, распространение качеств, которые на протяжении всей истории патриархальной цивилизации были свойственны скорее женщинам, чем мужчинам. Выработанные как противовес доминирующим маскулинным качествам, такими феминными качествами должны стать восприимчивость, чувствительность, ненасилие, нежность и так далее. Эти характеристики, естественно, возникают как противовес доминированию и эксплуатации»[34].

В действительности проблема в том, что здесь мы видим практически тот же уровень анализа социальных отношений, который был у Маркса и Энгельса. Однако основные постулаты научного социализма все-таки оказались ошибочными, и общество не пошло по тому пути, по которому должно было идти согласно марксистским пророчествам. Ни религия, ни брак, ни частная собственность не исчезли, а большинство проблем, которые существовали в «капитализме», были решены в обход социализма. В феминизме «капитал» заменен «мужским», «маскулинностью», а капиталисты/ буржуи – мужским обществом. При этом «мужское» понимается слишком однозначно как «злое» явление, проявляемое во всех сферах нашей жизни. Феминистки, опираясь на «гендерную теорию», отрицают обусловленную биологией «маскулинность», считая ее социокультурным конструктом. В итоге они хотели бы вообще преодолеть этот конструкт, избавив от него все человечество. Полагаю, что при реализации этой мечты мы получили бы примерно тот же результат, что и большевики, пытавшиеся создать нового советского человека на основе отказа от частной собственности. Что характерно, феминистки в рамках нового социализма относятся к институту традиционного брака отрицательно. Несмотря на то что есть феминистки, признающие возможность гармоничных отношений в браке при условии равного распределения бытовых обязанностей между партнерами, в целом возможность достижения полного равенства в нем скорее исключается. Так, Джесси Бернард в своем исследовании «Будущее брака» пришла к выводу, что «в культуре брак идеализируется: он представляется судьбой и источником самореализации для женщин; смешением освященной традицией домовитости, ответственности и ограничения для мужчин; а для американского общества в целом – эгалитарной связью мужа и жены. У замужних женщин, что бы они ни говорили о самореализации, и неженатых мужчин, что бы те ни говорили о своей свободе, обнаруживается высокий уровень стресса по всем позициям, включая учащенный сердечный ритм, головокружение, головные боли, обмороки, ночные кошмары, бессонницу и боязнь нервного срыва. Что касается незамужних женщин, независимо от того, ощущают ли они социальный позор, и женатых мужчин, то эти категории демонстрируют низкие показатели стресса по всем позициям. Таким образом, брак хорош для мужчин и плох для женщин и перестанет быть столь неравным по своему воздействию только тогда, когда пары почувствуют себя достаточно свободными от преобладающих ограничений, накладываемых социальными институтами, и выберут такой вид брака, который лучше всего подходит их индивидуальным потребностям и свойствам личности» [289, с. 376].

Для сексуальных меньшинств дискурс начинался с защиты прав гомосексуалистов и лесбиянок, но в итоге стал развиваться в довольно неожиданном направлении защиты прав трансгендеров, асексуалов и еще множества других гендерных самоощущений, которые выделяются в рамках новой гендерной теории. Думаю, нетрудно догадаться, что ЛГБТ+ и феминизм фактически превратились в одно движение, основывающееся на одних и тех же предпосылках. Они категорически отказываются от «биодетерминизма», т. е. мужской или женский пол вовсе не предопределяет человека к сексуальной ориентации. Фактически она становится вопросом самовосприятия и последующего личного выбора, который не должен осуждаться (что, несомненно, делается в «маскулинном» обществе). Собственно, и сам пол более не преграда, так как с помощью современной медицины человек может его сменить, когда захочет, тем самым завершая внутреннюю борьбу со своей природой победой над ней. Пересмотр сексуальности приводит и к пересмотру института брака, который более не рассматривается как союз мужчины и женщины, способных к деторождению. В чисто социалистическом духе, по заветам Энгельса, брак определяется как союз людей, желающих жить вместе. Правда, Энгельс едва ли предполагал, что в будущем его идеи дадут такие ростки, и, возможно, даже не одобрил бы такое положение дел.

Огромное значение и в современном феминизме, и в новом социализме вообще приобрело такое понятие, как интерсекциональ-ность, или теория пересечений. Согласно этой теории, ни один опыт угнетения невозможно понять без учета опыта другого, куда входят: класс, раса, местожительство, сексуальная ориентация и возраст. Все это называется «матрицей господства», и разные вариации этих пересечений определяют бытие женщины, степень ее угнетенности. Изначально теория пересечений была разработана в рамках проблематики феминизма, но постепенно стала довольно универсальной моделью для определения и объяснения угнетения как мужчин, так и женщин в современном обществе. Фундаментальный вывод теории пересечений состоит в том, что «привилегии, которыми пользуются некоторые женщины и мужчины, оборачиваются угнетением других женщин и мужчин. Теория пересечений, в сущности, оценивает эти закрепления неравенства как иерархические структуры, базирующиеся на несправедливых отношениях власти. Тема несправедливости указывает на последовательный критический разворот этого подхода. Рассматриваемая теория признает связь идеологии с властью, что позволяет господствующим субъектам контролировать подчиненных, проводя такую политику, в которой различие становится концептуальным орудием, используемым для оправдания установок подавления. В социальной практике господствующие группы пользуются имеющимися между людьми различиями, чтобы оправдать деспотические действия, переводя различие в модель низшего/высшего положения. В процессе социализации люди усваивают отношение к таким различиям не как к источнику разнообразия, интереса и культурного богатства, но в оценочном плане, с точки зрения “лучшего” или “худшего”. Как утверждает Лорд, это “неприятие различий, характерное для социальных институтов, признается абсолютно необходимым в экономике, которая нацелена на получение прибыли, поскольку ей требуются аутсайдеры в качестве избытка людей”. Такие идеологии создают “мифическую норму”, относительно которой люди оценивают других и себя. В обществе Соединенных Штатов это норма “белого, худощавого, мужского пола, молодого, гетеросексуального, христианского и финансово надежного человека”. Она позволяет господствующим группам контролировать общественное производство (как оплачиваемое, так и бесплатное)» [289, с. 392–393]. То есть тем самым «белым», которых так хотел уничтожить Ноэль Игнатьев.

Дискурс вокруг неравного положения представителей разных рас и, соответственно, миграции с Юга на Север развивался на фоне распада колониальных империй, ослабленных Второй мировой войной, усилением коммунистического Китая и национально-освободительных движений и ростом численности мигрантов из бывших колоний в Европе. Современной теоретической основой дискурса стал мир-системный анализ, в котором мировые социально-экономические отношения рассматриваются как отношения ядра (развитые страны,