Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

и классового расслоения), рассматриваются как функция, берущая свое начало в действиях людей, а значит, они могут быть объектом сознательного решения и рационального целеполагания» [388].

Таким образом, теоретические основы для послевоенного «нового социализма» были заложены еще до Второй мировой войны. Ортодоксальный марксизм сохранял тогда свой авторитет в СССР, но на Западе уже был подвергнут ревизии. Ирония заключается в том, что несоответствие строгих прогнозов марксизма реальности было продемонстрировано на примере революции в России, которую большевики творили, считая себя последовательными ортодоксальными марксистами. Но Грамши, как сторонний наблюдатель, увидел другое. Источником вдохновения для западной социалистической теории XX столетия служила развертывающаяся перед левыми мыслителями история. Она явно расходилась с авторитетом Маркса, с «научным социализмом». Никакого крушения капитализма не произошло, противоречия в нем не привели к социальной революции, а СССР все более доказывал свою несостоятельность. Значит, экономически «капитализм» очень силен и гибок, а вот в культурном отношении был малоизучен.

В этом контексте любопытна судьба одного из самых авторитетных философов второй половины XX в. Юргена Хабермаса. Его отец был членом НСДАП, а сам Юрген – вполне идейным членом молодежной организации «Гитлерюгенд». Сокрушительное поражение Третьего рейха, понесенное в том числе от США, страны, олицетворявшей капитализм в его наиболее развитом и совершенном виде, при этом страны, где было невероятное расовое многообразие, оказало очень глубокое влияние на мировоззрение Юргена. Воспитываемый, в рамках национал-социалистической доктрины, в презрении к капитализму и нечистоте крови, Хабермас пытался понять, как же так вышло. В итоге он увидел в американцах ту самую «высшую расу», о которой постоянно слышал при нацистах, и горячо поддержал программу «денацификации» немцев. Можно сказать, что из национал-социалиста он перешел в интернационал-социализм.

В то же время Хабермас оказался одним из наиболее влиятельных ревизионистов Маркса, совершенно корректно указавшим на неактуальность ортодоксального марксизма для современного общества. Хабермас называл несколько причин, которые бросают вызов старому марксизму:

1. «Типологически понятое» отделение государства от общества в эпоху индустриального капитализма сменяется взаимоотрицанием и взаимопроникновением обеих сфер. «Это означает, что лишается своего значения способ рассмотрения, при котором преимущественное внимание отдается экономике». Взаимосвязь между базисом и надстройкой в версиях ортодоксального марксизма более неприемлемо.

2. Рост материального благосостояния широких масс возрос до такой степени, что «интерес общества к освобождению уже нельзя формулировать лишь в экономической терминологии… Феномен отчуждения ни в коей мере не устранен, но уже никак не может быть понят только в качестве экономической нищеты. Согласно новой теории, на смену “телесной” эксплуатации пришло психосоциальное обнищание, а открытое насилие переросло в господство на основе манипуляций, предполагающих вмешательство в сознание индивидов».

3. Больше нет носителя революционных устремлений – пролетариата. Ортодоксальный марксизм потерял свою потенциальную аудиторию.

4. Утверждение советской системы после революции 1917 г. сделало невозможной дискуссию о марксизме. «Что касается позиции Хабермаса, то он, вслед за основателями франкфуртской школы, упрекал Маркса в невнимании к возможностям “политической модификации рыночного экономического механизма” и к заключенным внутри общества возможностям противостоять собственно капиталистическим тенденциям развития экономики» [404].

«Новые левые» подали на «развод» с пролетариатом. Само собой, их отношение к пролетариям было критическим, ибо какую революционность можно ожидать от людей, лишившихся «революционного сознания», ставших частью постиндустриальной системы. Впрочем, еще в 1927 г., то есть за несколько десятилетий до появления «новых левых», Хоркхаймер напишет небольшую работу под названием «Бессилие немецкого рабочего класса», в котором укажет на интеграцию рабочих в капиталистический процесс производства.

Пролетарии отвечали взаимностью. Как подметил Пол Готфрид, «рабочие начали больше голосовать за правых, хотя эта тенденция проявилась в разной степени в разных странах. Растущее недовольство иммиграцией из стран “третьего мира”, объясняемое увеличением преступности, связанной с насилием, и ограничением роста заработной платы, подтолкнуло французских и итальянских рабочих к поддержке партий националистически настроенных правых, которые требуют прекращения иммиграции. И левые партии оказались бессильны помешать этому из-за своих попыток установить союз с иммигрантами из “третьегомира” и своего крестового похода против “расизма”» [81, с. 124]. Социализм теперь должен был найти новых угнетенных и новых угнетателей. Сместив экономический акцент Маркса на культуру, социалисты нового поколения переместили фокус «угнетения» с рабочих на женщин (феминизм), сексуальные меньшинства (ЛГБТ+), безработных, расовых меньшинств и мигрантов (выходцев из стран Азии и Африки, т. е. бывших европейских колоний), следуя завещанию Герберта Маркузе в «Одномерном человеке», где он в разделе своего заключения под красноречивым названием «Шанс альтернативы» пишет: «…однако под консервативно настроенной основной массой народа скрыта прослойка отверженных и аутсайдеров, эксплуатируемых и преследуемых представителей других рас и цветных, безработных и нетрудоспособных. Они остаются за бортом демократического процесса, и их жизнь являет собой самую непосредственную и реальную необходимость отмены невыносимых условий и институтов. Таким образом, их противостояние само по себе революционно, пусть даже оно ими не осознается. Это противостояние наносит системе удар снаружи, от которого она не в силах уклониться; именно эта стихийная сила нарушает правила игры и тем самым разоблачает ее как бесчестную игру» [211, с. 336–337]. Именно этим группам «угнетенных» предстояло совершить революцию против старых институтов: европейского господства, патриархата, традиционного брака, незыблемости частной собственности и т. д. – через радикальный пересмотр самой сущности устоявшихся понятий и институтов, который проведет социалистическая интеллектуальная элита.

В новом видении многовекового угнетения первыми кандидатами на роль угнетателей стали «белые цисгендерные гетеросексуальные мужчины», а у некоторых социалистов – белая европеоидная раса как таковая. Столь незавидная участь злодеев для европейцев в картине мира «новых левых» в какой-то степени закономерна. К началу XX в. экономическое, военное и политическое господство Европы было бесспорно. После Второй мировой войны Европа сильно ослабла, но ее роль взяли на себя США – страна, созданная на «землях индейцев», где, ко всему прочему, было богатое рабовладельческое прошлое, а это щедрая почва для левых спекуляций. Колонии при этом получили независимость не сразу – европейские державы какое-то время пытались за них бороться, но неудачно. В каких-то случаях США приняли у Европы «эстафету», как это было с Вьетнамом, где американцы пришли на смену проигравшим французам. Одновременно усиливалась борьба за равные гражданские права для афроамериканцев в США, где сегрегация была отменена только в 1960-е гг. Во всех этих случаях белые европейцы, сохранявшие повсеместно лидирующее положение как внутри многорасовых стран, так и на мировой арене, становились все более очевидной и простой мишенью для социалистов.

Как красноречиво выражался американский радикальный социалист еврейского происхождения Ноэль Игнатьев, основатель издания Race Traitor, «цель уничтожения белой расы настолько желанна, что некоторым может быть трудно поверить в то, что она может встретить какое-либо сопротивление, кроме как со стороны убежденных сторонников превосходства белой расы. Конечно, мы ожидали недоумения от