Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Недовольная собой, Нюра нарочно высидела еще пяток минут и лишь потом вышла из столовой, чтобы практикантка много о себе не воображала и не вбила в голову, что она следит за ней и только о ней одной и думает с утра до вечера. На берегу Нюра уселась на бревнах, которые весной, по высокой воде, выкатали на нужды строительства. Она достала блокнот и попробовала загодя прикинуть, сколько их бригада сплотит до конца месяца, если будет работать так же удачно, как нынче до обеда. Цифры получились солидные, и Нюра повеселела.
– Вот ты где, а я тебя ищу, – сказала Даша Савушкина, усаживаясь рядом с ней. – Разговор есть… – На правах старинной подруги и комсорга Даша бесцеремонно заглянула в Нюрин блокнот и присвистнула. – Все-таки коряво ты пишешь, Анюта!
– Так я же не напоказ, а для себя, – попыталась оправдаться Нюра.
– Все равно коряво. Ты не обижайся, но у тебя сам почерк какой-то… малограмотный, что ли. Сразу видно: всего учения у тебя кот наплакал.
И тогда Нюра поддела Дашу, чтобы та особенно не возносилась перед ней:
– А я на курсы не ездила. И вообще, шибко образованную из себя не корчу, как… некоторые!
– Не лезь в бутылку, – посоветовала Даша. – Когда ты говоришь, вовсе незаметно, что у тебя недобор грамотёшки, а на писанину твою глянешь – сразу в глаза кидается. Мой тебе совет: не пиши ничего своему Мишке. Невыгодно это тебе, поняла? Пусть будет у вас… устная любовь!
– Ты хочешь сказать, что он из-за почерка… – не на шутку испугалась Нюра. – Да ведь не за почерк любят!
– Так-то оно так, а все ж не годится жене техника или невесте такие каракули выводить. Самокритики тебе, кума, не хватает, – привычно обобщила Даша и заключила строго: – Осенью в вечернюю пойдешь.
Нюра и сама с радостью села бы за парту – вот если б только при этом не страдало ее самолюбие. Прошлой осенью она поддалась Дашиному натиску и начала-таки ходить на занятия в вечернюю школу. Но с учебой у нее не заладилось. За время своего бригадирства Нюра и сама не заметила, как привыкла к почету: ее именем частенько козырял начальник запани, на торжественных собраниях в честь Октябрьской годовщины и Первомая она всегда сидела в президиуме на клубной сцене. А в школе все вдруг перевернулось вверх тормашками, и Нюра впервые в жизни очутилась в положении то ли лодыря, то ли той самой неумелой нескладехи, с какими она же сама воевала на работе, – выбирай, кто тебе больше нравится!
И главное, все произошло так буднично, мимоходом, будто иначе просто и быть-то не могло. Учительница вызвала Нюру к доске, и та опозорилась перед всем классом, а были тут сплавщики и из полозовской, и из ее бригады. На передних партах совестливые ребята стыдливо отводили от Нюры глаза, а на задней кто-то ехидно хихикнул, радуясь позору прославленной бригадирши. Нюра походила в школу еще с неделю, чтобы сразу не догадались, почему она бросает учебу, потом ушла в отпуск, съездила в родную деревню, а после отпуска в школу ни ногой, как ни уговаривала ее Даша…
И теперь Нюра дипломатично сказала:
– Насчет школы там видно будет…
– Я тебе дам – видно! – взвилась Даша. – Пойдешь как миленькая! А не пойдешь… я Мишке твоему пожалуюсь, все про твой почерк расскажу. Поимей в виду: теперь ты у меня в руках. Сознательности не хватает, так любовь заставит тебя учиться. Вот когда я к тебе ключик подобрала!
– Ну и радуйся… ключница! – бессильно злясь на Дашу, выпалила Нюра. – Не знала, что ты такая ехидина. Да разве я виноватая, что мало классов кончила?
Она вдруг живо припомнила, как бегала девчонкой в школу. В их деревне только начальная была, а семилетка – за одиннадцать километров. Да это считалось только одиннадцать, а там, если как следует померить, так и все пятнадцать наберется, зимой не набегаешься… А когда в последний военный год пришла похоронка на отца, мать с горя слегла, а младшенькие – братишка с сестренкой – без Нюриного досмотра совсем захирели. Тут и кончилась вся ее учеба.
И позже, когда мать поднялась, Нюра набавила себе пару годков, благо рослая уродилась, да и пошла на сплав, на эту же самую запань. Тогда не больно-то в метриках копались, каждая пара рабочих рук до зарезу нужна была. Вот на этой же столовке, возле которой сидели они сейчас с Дашей, висел тогда плакат-призыв: «Лес нужен стране, как хлеб и металл!»
– Корявый почерк… – проворчала Нюра. – Другие учились, а я вкалывала, вот и некогда было мне корявость свою ликвидировать. Сама знаешь, не до почерка тогда было! Года три я и карандаша в руки не брала, скажи спасибо, что все буквы-цифры из головы не выскочили, а ты – почерк… Вон мой почерк! – Нюра широко повела рукой, обнимая всю запань с молехранилищем, сортировочной сеткой, сплоточными станками и лентами готовых пучков, вытянувшихся далеко вниз по течению. – У грамотеев буковки на бумаге, а мои буквы – судострой, пиловочник, рудстойка, шпальник… И сырье для той бумаги, которой теперь грамотеи от меня отгораживаются, тоже я дала! Тысячи кубометров через мои руки прошло, а тебе все мало…
Даша растроганно шмыгнула носом и в порыве дружеских чувств приобняла Нюру и похлопала ее по плечу своей широкой сильной рукой.
– Хорошо сказано, – признала Даша. – И все тут правда… да только не вся она тут.
– Как это? – не поняла Нюра.
– А так: это все только объясняет, почему у тебя почерк корявый, но до конца не оправдывает. После войны вон уж сколь времени утекло, могла бы и наверстать.
– Как ты сказала? – живо спросила Нюра.
– Наверстать упущенное могла бы – война уже когда кончилась.
Нюра досадливо отмахнулась:
– Да не про войну я! Как там у тебя: оправдывает – не оправдывает?
– А-а… Объясняет, но не оправдывает.
– Сама придумала? Иль на курсах вам такую установку дали?
– Да не курсы это, а семинар. И никакой установки не было, а вопрос этот затрагивали: у нас на семинаре лекторы подкованные были. Что ж ты, кума, будешь теперь всю жизнь на войну валить? Удобная позиция! А только учти: это слабаки на объективные препятствия ссылаются, а сильные их
