Избранные труды о ценности, проценте и капитале (Капитал и процент т. 1, Основы теории ценности хозяйственных благ) - Ойген Бём-Баверк

В самое последнее время появилось еще одно заслуживающее внимания произведение из социалистического лагеря, которое отступает за защищаемую Конрадом Шмидтом линию еще на один важный шаг и вообще не считает уже закон ценности опорой для доказательства социалистической теории эксплуатации. Правда, автор этого произведения, Эдуард Бернштейн736, посвящает еще закону ценности некоторую, довольно вялую апологию, ход мыслей которой составляет нечто среднее между мыслями Зомбарта и Шмидта. Он открыто признает недействительность закона ценности, поскольку таковой должен относиться к меновым отношениям отдельных товаров; он объявляет трудовую ценность «чисто интеллектуальным построением», «основанным на абстракции, чисто интеллектуальным фактом»; она представляет собою «только ключ, отвлеченное представление, подобно одушевленному атому». Посредством положения, что отдельные товары отчуждаются на основании их ценности, Маркс хотел только на примере «конструированного отдельного случая» «наглядно представить» процесс, каким, на его взгляд, в действительности является все производство в совокупности, т. е. факт «прибавочного труда». Но Бернштейн не объясняет уже последнего на основании «закона ценности», по всей вероятности, вследствие твердого убеждения, что закон ценности сам слишком недостаточно обоснован для того, чтобы мог еще служить опорой для чего-либо другого. Он объявляет: «Верна ли теория ценности Маркса или нет — это совершенно безразлично для того, чтобы доказать существование прибавочного труда. В этом отношении она не составляет доказываемого положения, а является лишь средством анализа и наглядного представления»736.

Затем — что весьма характерно — он к этой уступке присоединяет еще и другие, а именно, что ценность труда представляет собою как бы ключ, «который, начиная с известного пункта отказывает и потому сделался роковым для каждого почти ученика Маркса»; что вообще «учение о ценности не дает еще критерия для оценки справедливости или несправедливости распределения продукта труда, как не дает ее учение об атомах для оценки красоты или безобразия художественного произведения»; «что теория ценности, основанная на предельной полезности школы Госсена—Джевонса—Бема, которая хотя и покоится на «действительных отношениях», подобно теории трудовой ценности Маркса, но построена на абстракциях, — так же, как и теория ценности Маркса, «имеет значение для известных целей и в известных пределах» и что, хотя бы уже ввиду того, что сам Маркс подчеркивает значение потребительной ценности, нельзя «отделываться от теории Госсена-Бёма несколькими высокомерными словами»737.

Чем же хочет Бернштейн заменить отвергнутые им доказательства, которые более ранний марксизм искал в законе ценности, чтобы все-таки, как это он делает, оправдать теорию эксплуатации? Он прибегает к необыкновенно простой, но необыкновенно сомнительной, в смысле доказательной силы, предпосылке. Он просто указывает на тот факт, «что в производстве и доставке товаров принимает деятельное участие только одна часть общества, между тем как другая состоит из людей, которые либо получают доход за услуги, которые не находятся ни в каком непосредственном отношении к производству, либо получают нетрудовой доход. Таким образом, на счет общего труда, заключающегося в производстве, живет гораздо большее число людей, чем то, которое принимает в нем деятельное участие, и статистика доходов показывает нам, что не участвующие в производстве слои присваивают себе даже гораздо бо ́льшую долю общего продукта, чем этого требовало бы их численное отношение к производящей части. Прибавочный труд этой последней есть эмпирический, наблюдаемый на опыте и не требующий дедуктивного доказательства факт»738.

Другими словами, Бернштейн все-таки понимает «прибавочный труд» в строго марксовом смысле, т. е. как эксплуатируемый чужой труд: благодаря простому факту, что не весь национальный продукт распределяется между производящими рабочими в виде заработной платы и что существуют еще другие формы дохода, Бернштейн считает уже непосредственно эмпирически доказанным, что рабочие подвергаются эксплуатации, и не требует для этого вывода никакого дедуктивного доказательства. Этот вывод, очевидно, так неосторожен, содержит в себе такую явную petitio principii, что он едва ли нуждается в действительном опровержении. Ясно, что с помощью точно такого же способа доказательств можно было бы, превосходя даже физиократов, так же доказать, что все остальное человечество живет эксплуатацией земледельческих классов, потому что, в конце концов, и факт, что на счет продуктов земли, добываемых сельскими рабочими, живет масса других людей, неоспорим!

Проблема эта на самом деле не так уж проста. Опыт прежде всего показывает, что национальный продукт создается совместной деятельностью человеческого труда и вещественных средств производства, частью естественного, частью искусственного происхождения (земля, капитал), и распределяется между различными классами, доставляющими сотрудничающие факторы, на основании какого-то определенного принципа. Кто придерживается мнения — к тому же весьма спорного, — что из всех действительных участников должен участвовать только один и что участие другого уже безусловно является эксплуатацией первого, тот должен бы заглянуть во внутреннее соотношение этих факторов и постараться, на основании внутренних причин, доказать, что (и почему), несмотря на внешнюю многочисленность сотрудничающих факторов, один из них вообще или, по крайнем мере, в вопросе о распределении имеет исключительное значение и поэтому может все требовать для себя, другие же не имеют никакого значения и поэтому не вправе ничего требовать. Так понимал эту проблему и Маркс. Блага в хозяйственной жизни имеют значение лишь в зависимости от их ценности, и поэтому Маркс, чтобы доказать исключительное право рабочих на ценность всего продукта, должен был — вполне последовательно — доказать, что ценность создается исключительно трудом: его закон ценности и был для него средством доказательства, на основании которого посредством дедуктивного метода должны быть отвергнуты все притязания землевладельцев и капиталистов на участие в продукте.

И Бернштейн — я думаю — не сможет совершенно обойтись без дедукции. Ясно, что в его якобы чисто эмпирическом доказательстве все-таки находится невысказанное дедуктивное звено, а именно положение Родбертуса, что с хозяйственной точки зрения все блага являются исключительно продуктами труда. Если не иметь в виду хотя бы этого положения — после того как закон ценности Маркса положительно исключен из предпосылок доказательства в качестве связующего звена, — то заключение Бернштейна не будет корректным даже с формальной стороны. Но эта дедуктивная предпосылка, к которой должен вернуться Бернштейн, не в состоянии поддержать теорию эксплуатации с бо ́льшим успехом, чем закон ценности Маркса. Она, как мы знаем, положительно неверна, поскольку она не признает, отрицает значение редких даров природы для человеческого хозяйства и производства740; и, что важнее всего для нашей проблемы процента на капитал, она, даже в пределах своей верности, не представляет никакого основания для того положения и тех следствий, которые желает вывести из нее теория эксплуатации. В самом деле, теория эксплуатации, как мы знаем, не ограничивается требованием для рабочих всего того, что они создают, — она требует предоставления всего этого уже тогда, когда производство еще не закончено, и, по крайней мере для этого искусственного предварения, нет ни естественного, ни естественному праву соответствующего законного основания, пренебрежение которым принципиально могло бы быть заклеймлено названием «эксплуатации». Правда, представители теории эксплуатации не проясняют ни себе, ни своим читателям этого неестественного, чтобы не сказать противоестественного, противоречия со своими постулатами, основанными якобы на очевидных естественных положениях, но отрицать его существование все же невозможно. Я доказал это выше, по отношению к Родбертусу, на конкретном примере, как бы в частном виде740; теперь же по отношению к Бернштейну я сделаю это еще раз, в общем виде. Таким образом, как мне кажется, спор по поводу теории эксплуатации — ввиду того, что эпизод с пресловутым законом ценности Маркса уже клонится к концу, — еще раз возвращается к той стадии, в которой находился Родбертус со своими теоремами, стадии, в которой этот спор, на мой взгляд, и найдет себе свое окончательное разрешение.