Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго

class="p1">116 З.Г. Минц, Ю. М. Лотман. Образы природных стихий в русской литературе (Пушкин – Достоевский – Блок). – «Ученые записки Тартуского университета». Вып. 620. 1983, С. 40.

117 ИРЛИ. Ф. 654, on. 1, № 207, л. 14 об.

118 А.А. Блок. Собр. соч. в восьми томах. Т. 6, С. 25.

119 Кстати, «спасе» в данном случае не просто междометие типа «ах ты, боже мой!», а упоминание Христа, что становится ясно не только при сопоставлении этой строки с финалом «Двенадцати», но при взгляде на соответствующее место рукописи, воспроизводимое в Собр. соч. Блока в восьми томах (Т. 3, С. 357), где рукою поэта строчное «с» исправлено на прописное. Именно строч ное на прописное, а не наоборот, потому что в черновом варианте следующей строки слово «Спас» написано с прописной буквы и безо всяких исправлений. Скорее всего (если исключить описку), употребив вначале слово «спасе» как междометие, поэт тут же решил предать ему большую значимость, связав его с финалом «Двенадцати». Кроме того, если это простое междометие, чем вызваны обращенные к Петрухе одергивания и убеждения не упоминать «Спаса»? Ведь бессмысленно укорять человека, произнесшего «Боже мой, какая метель!» в приверженности христианской религии… Словом, по нашему убеждению, в публикациях «Двенадцати» седьмой стих десятой части должен выглядеть так: «Ох, пурга какая, Спасе!»

120 Слово протоиерея отца А. Введенского, посвященное памяти поэта Александра Блока. 13/28 августа 1921 г. Цит. по экземпляру, хранящемуся в архиве А. А. Блока: ИРЛИ. Ф.654, оп.8, № 27, л.7.

121 Б.В. Асафьев. Путеводитель по концертам. С. 121.

122 Л. Блок, А. Белый. Переписка. М., 1940, С. 35, 44.

123 А.А. Блок. Собр. соч. в восьми томах. Т. 6, С. 21.

124 Там же, Т. 5, С. 238.

125 Контекст – 1981. М., 1982, С. 148.

126 Подробнее об этом: С. Б. Бураго. Александр Блок, С. 4–54.

127 Контекст-1981, С. 152.

128 Тамже, С. 190.

129 Там же.

130 Там же.

131 Тамже, С. 146.

132 Д.Е. Максимов. Поэзия и проза Александра Блока. Л., 1981, С. 344.

133 Кроме указанного исследования Д. Е. Максимова, сошлемся и на нашу работу: С. Б. Бураго. Стиль художественно-философского мышления и позиция Александра Блока. Дис…. канд. филол. наук. Киев, 1974.

134 Подробно об этом: С. Б. Бураго. Александр Блок… Часть 3. Музыка мира.

135 5 апреля 1920 г. Блок записал у себя: «Что я слышу, когда произношу слово «революция»…» И дальше – наброски: «революция, культ<ура>, где-то глуб<инная> (или «глубокая»? – С.Б.) связь. Ее не понимают». (ИРЛИ. Ф.654, оп. 1, М» 227, л. 3–4).

136 ИРЛИ. Ф.654, on. 1, № 213, лл. 16, 19, 20.

137 Важную роль в таком восприятии деятелей революции сыграла для Блока судьба Л. Д. Семенова-Тян-Шанского и М. М. Добролюбовой, знаменитой в Петербурге «сестры Маши». См. об этом, в частности: С. Б. Бураго. Александр Блок, С. 69–75.

138 «Народоправство», 1918, № 23–24, С. 15; ИРЛИ. Ф.654, оп. 3, № 95, л.6.

139 Там же.

140 Там же.

141 Там же.

142 А.А. Блок. Собр. соч. в восьми томах. Т. 3, С. 474–475.

143 Далее текст опубликован в указанном издании.

144 Здесь Блок называет «Двенадцать» традиционно: поэмой. В таком, если можно так выразиться, в остромировоззренческом контексте Блок оставляет в стороне свои сомнения относительно жанровой природы произведения.

145 ИРЛИ. Ф. 654, on. 1, № 298, лл. 1-4

Заключение

Итак, это исследование мы начали с предварительного определения поэтической речи, согласно которому поэтическая речь есть становление и коммуникативная реализация понимания и пересоздания мира простой видимости на основе рационально-чувственного проникновения в сущность жизни и мироздания, причем важнейшей отличительной характеристикой поэтической речи мы признали ее смыслообразующую музыкальность.

В самом деле, во-первых, как это следует и из диалектического понимания языка, и из нашего анализа всех приведенных в работе произведений, поэтическая речь – как и вообще язык – есть прежде всего становление, то есть она не есть некая неподвижность с четко очерченными пространственными границами, поскольку она не есть предмет, данный нам исключительно нашими ощущениями; но это и не просто выражение движения как простой подчиненности механическому времени: в ней заключен ритм, по природе своей начало, преодолевающее время в повторе тех или иных элементов. Без этого повтора, без воссоздания прошлого в настоящем, без памяти вообще невозможна деятельность человеческого сознания, и сама деятельность сознания поэтому есть одновременно и временное начало, и начало, преодолевающее время. Это именно становление, то есть движение, сопряженное с определенной целью, что и придает смысл этому движению, иными словами, поэтическая речь – это осмысленное движение.

Вместе с тем, во-вторых, поэтическая речь есть явление человеческого языка, и потому явление человеческой коммуникации, причем эта коммуникация не есть некие внешние для нашего Я «правила общения»: сама сущность языка – в глубинной связи индивидуального и надындивидуального начал. Употребляя то или иное слово, мы употребляем его в собственном и неповторимом контексте, определяемом стилем и характером нашего мышления, но это слово, вместе с тем, принадлежит и вообще тому языку, на котором мы говорим, то есть оно принадлежит всему народу, или по крайней мере определенной его части. А поскольку язык есть непосредственная действительность сознания, то и сама деятельность нашего сознания есть безусловная связь нашего Я с другими людьми, и потому необходимо подчеркнуть также коммуникативную природу поэтической речи.

Из сказанного, в-третьих, следует принципиальная возможность подлинного понимания человеком других людей: ведь если само наше сознание, при всей его неповторимости, есть также и начало надындивидуальное, то именно здесь залог возможности понимания человеком других людей. Но человек, как мы говорили в первой главе работы, принципиально не отъединен также и от всей природы и мироздания, следовательно деятельность его сознания обусловливает также и возможность понимания им природы и мира.

Но ведь понимание, в-четвертых, не есть простой фотоснимок действительности в сознании, а есть осмысление этой действительности, познание причин существования тех или иных явлений и познание их взаимосвязи. Понимание, таким образом, невозможно без творческого пересоздания мира простой видимости, проникновения в сущность того, что надлежит понять. И все это, как мы видели, является также характернейшей чертой поэтической речи.

В-пятых, поэтическая речь есть наивысшая концентрация реализующегося в слове смысла, и обусловливается это наивысшей степенью синтеза рационального и чувственного начал, свойственных человеческому сознанию и языку, и в этом мы также имели возможность убедиться, разбирая то или иное произведение