Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

действия начальника французской военной миссии в Швеции Л. Тома. В начале июня 1917 года он получил от своего однофамильца, министра вооружений Франции Альбера Тома указание «дать возможность правительству Керенского не только арестовать, но особенно дискредитировать в глазах общественного мнения Ленина и его последователей» с целью не допустить выхода России из войны[1766]. Но содержание записок, отправляемых министру вооружений, не давало такой возможности: «Щепетильность русского правительства будет, очевидно, преодолена лишь при очевидных доказательствах, которые мы ищем и пока не имеем», «сообщается о переводах довольно крупных денежных фондов. Но речь идет о суммах, вложенных в Русско-Азиатский банк не имя Фюрстенберга с целью перевода в Стокгольм или Копенгаген»[1767]. Мемуары Тома, опубликованные в 1933 году во французской прессе, не подтверждают скандальной версии об организации Октябрьской революции на немецкие деньги.

Впрочем, порой сторонники версии «германского следа» довольствуются цитатой из мемуаров 1-го генерал-квартирмейстера германской армии Эриха Людендорфа: «Отправлением в Россию Ленина наше правительство возложило на себя особую ответственность. С военной точки зрения его проезд через Германию имел свое оправдание: Россия должна была рухнуть в пропасть»[1768]. На первый взгляд, эти слова кажутся неопровержимым свидетельством и весьма серьезным аргументом. Однако даже в них речи о каком-либо сотрудничестве германской военно-политической верхушки с Лениным, кроме разрешения на проезд, а тем более — о его вербовке в качестве агента не ведется. Эту без преувеличения знаменитую фразу цитировали многократно, но недобросовестно, вырвав ее из контекста[1769]. В самих воспоминаниях Людендорфа приведенной цитате предшествует его же признание: «Я не сомневался в том, что разложение русской армии и русского народа очень опасно для Германии и Австро-Венгрии. Тем большие опасения вызывала у меня слабость германского и австро-венгерского правительств». Сменяется она следующим замечанием мемуариста: «Но нашему правительству нужно было следить за тем, чтобы мы не погибли вместе с ней. События в России производили на меня двойственное впечатление. В военном отношении они нам давали решительное облегчение, но, с другой стороны, таили в себе для нас много опасного». Но это уже принято отсекать и не замечать.

В предыдущей главе тех же воспоминаний содержится еще одно весьма любопытное высказывание, замалчиваемое многими авторами: «Теперь, задним числом, я могу утверждать, что наше поражение явно началось с русской революции»[1770]. Наконец, еще раньше Людендорф писал: «Мысль о революции, распространяемая неприятельской пропагандой, и большевизм нашли в Германии подготовленное состояние умов и <…> завоевали себе почву в армии и флоте. Ложное учение скоро начало привлекать к себе широкие массы. Германский народ в глубине страны и на фронте получил смертельный удар»[1771].

Генералы Пауль фон Гинденбург и Эрих фон Людендорф, фото 1918 года

Факт же признания Людендорфом своего неведения относительно личности Ульянова-Ленина вплоть до апреля 1917 года[1772] окончательно доказывает: опираться на его воспоминания в аргументации роли германского фактора в Октябрьской революции бессмысленно. Жаль лишь, что контекст куцей цитаты из них остается неизвестным широкому кругу интересующихся историей, и, обретшая собственную жизнь, она впечатлит еще не одного доверчивого читателя. Схожим образом порой приводят и толкуют фразу начальника штаба Восточного фронта генерала Гофмана: «Так же, как я гранатами забрасываю вражеские окопы, как направляю на них отравляющие газы, я точно так же имею право применять против вражеских сил средства пропаганды»[1773], уже традиционно вырванную из контекста. Признание Гофмана: «Мне не известно, знало ли Верховное командование что-либо об этом мероприятии; командующий восточным фронтом ничего о нем не знал. Мы узнали об этом лишь несколько месяцев спустя, когда заграничные газеты начали упрекать за это Германию и называть нас отцами русской революции <…> Лично я ничего не знал о перевозке Ленина. Но если бы меня об этом спросили, то я вряд ли стал бы делать какие-либо возражения против этого»[1774] — приводить при этом почему-то не принято.

Наконец, даже глава разведывательной службы Генерального штаба Германии (ІІІЬ) Вальтер Николаи, после окончания Великой Отечественной войны доставленный на Лубянку, показывал, что в годы Первой мировой войны его осведомленность о персоне Ленина исчерпывалась знанием фамилии и страны проживания — Швейцарии. Вдобавок, в секретном фонде его ведомства к 1917 году имелось только 450 тысяч марок. Эта сумма рассчитывалась на поддержание разведдеятельности на Русском и Западном фронтах, а позднее — и против США[1775]. У Николаи попросту не было денег на русскую революцию, да и политической разведки он не касался вовсе, занимаясь исключительно военной.

В литературе и на телевидении с начала 1990-х не уступало Людендорфу, а сегодня явно опережает его в популярности имя Александра Парвуса. Именно этот «купец революции» якобы выступил главным посредником между германскими властями и большевистской верхушкой. Ленин и Парвус были знакомы еще до Первой русской революции 1905–1907 годов, в квартире последнего печаталась «Искра». «Кресты», побег с пересылки в Енисейске, брошенная жена с детьми, растраченные на любовницу в Италии 100 тысяч марок за постановки «На дне» Максима Горького… Парвус сполна заслужил репутацию отпетого авантюриста. Порицаемый товарищами по партии, он осел в Стамбуле и разбогател на поставках продовольствия для османской армии. Когда грянула Первая мировая война, социал-демократ Парвус заявил: «Торжество социализма может быть достигнуто только победой Германии над Россией, так как только Германия является носительницей высокой культуры»[1776]. В начале 1915 года он достучался до германского МИД, а в марте представил меморандум — подробный план обрушения власти в России. Пунктом № 1 в нем значилась поддержка партии большевиков.

Разумеется, столь грандиозные цели требовали соответствующих затрат. Авансом Парвуса от Имперского государственного казначейства стали 2 миллиона марок. Он вложил половину в коммерческое предприятие, доходы Парвуса росли, а вместе с ними и ценник революции. В мае 1915 года преуспевающий делец приехал в Цюрих для встречи с заклятым другом — Лениным. Это узловой момент гипотезы о роли Парвуса в Октябрьской революции. И к кому же апеллирует ее наиболее стойкий сторонник в отечественной историографии Б. Л. Хавкин? «Александр Солженицын более или менее точно описал обстоятельства, при которых Парвус навязал Ленину свое общество, но содержание их беседы Солженицын знать не мог»[1777]. Встреча тет-а-тет будто бы не состоялась, Ленин не сказал Парвусу «да», но и не сказал «нет», завербован в буквальном смысле этого слова не был, однако и немецких денег не чурался.

В действительности большевистский лидер был расположен к Парвусу вполне однозначно негативно: «Он лижет сапоги Гинденбургу»[1778]. Они не