Оникромос - Павел Матушек

спиной странное тепло. Такого ощущения он никогда не испытывал. Разат оборачивается и замечает падающий на него узкий луч яркого света. Он поднимает глаза и замирает. Этот луч пробивается сквозь Зараукард. И он не единственный. Появляются и другие. Лучей становится все больше. Зараукард прореживается. Распадаются мерцающие глыбы тяжелого золотисто-медного сияния. Туманно-механическая стена деформируется, раздувается и бесследно рассеивается, открывая уходящие за горизонт руины, погруженные в багровое сияние заходящего солнца. Разат заслоняет ладонью глаза и смотрит вверх, в бездонную синеву безоблачного неба. Он думает, что будет больно, но сине-фиолетовое искрение не оставляет ему места для раздумий.

* * *

Черная вспышка просачивается в черную равнину. В узкие щели между точно подогнанными плитами черного камня, которые, куда ни глянь, тянутся до самого горизонта. Вспышка исчезает, но оставляет после себя пять бледных огоньков. Они тлеют желтоватым светом и парят над плоской бескрайней каменной равниной, накрытой куполом звездного небосвода. Они не знают, откуда они здесь взялись. Они не знают, кто они. Их существование знаменует то, чего они не понимают, но они вынуждены этому подчиниться, чтобы не рассеяться в небытие. Нечто направляет их внимание далеко вперед, туда, где на каменных плитах материализуется какая-то небольшая продолговатая форма. Бледные огоньки тут же сосредотачивают на ней все свое естество, словно именно для этого они и созданы, словно только этого и ждали. А по плоскости их направленного сознания катится остроконечная необъятность, заключенная в прозрачный шар. Она заслоняет собой большую часть звездного неба. Останавливается над небольшой продолговатой формой, и своей бестелесной силой начинает затягивать ее внутрь шара. У двух огоньков создается впечатление, что они узнают эту форму, что в ней есть что-то знакомое, но это впечатление исчезает так же быстро, как и появляется. Огоньки знают, что эти серые, торчащие элементы, безвольно разбросанные в стороны, – это его голова, руки и ноги. Они также знают, что покрывает его тело твердый панцирь. Однако это знание ничего им не дает, ничего не объясняет, никуда не ведет. Небольшая продолговатая форма поднимается все выше и выше. Приближается к остроконечной необъятности, погружается в неровный массив переливающейся черноты и исчезает в нем, становится его частью. Колосс начинает движение. Огоньки провожают его взглядом. Они чувствуют явное облегчение, чувствуют, что уже ничто не направляет их внимание.

Но это длится недолго.

Что-то поднимается на фоне звездного небосвода, и огоньки тут же цепляются за это всем сознанием. Они не могут этого распознать, а потому видят только неясные, сложные очертания, проплывающие между ними и звездами, – какое-то бестелесное движение, без остатка поглощающее их внимание. Но когда форма удаляющейся от них остроконечной необъятности встраивается в то, что незаметно движется по небосводу, и соединяется с ним в одну невозможную структуру, заполняющую собой все видимое пространство, внезапная тяжесть ее существования давит на бледные огоньки с такой силой, что в ошеломляющем спазме они приобретают телесную плотность, которая собирает их сознание и тянет в мир, к которому им предстоит прилипнуть.

* * *

– Ты собирался нам что-то сказать.

Херманн задумчиво уставился на жестяную кружку, наполненную шампанским. Он так глубоко погрузился в мысли, что только голос Теренса вернул его к реальности. А ведь он должен был что-то объявить. И не только ему, но и остальной команде. Всем, с кем сжился за два года совместной работы.

Поэтому он поднимает голову и говорит:

– Да, простите, кажется, я задумался. Мне показалось, что… но нет, это просто такое… Вы ничего не почувствовали?

Херманн обводит взглядом лица людей, сидящих за небольшим складным столиком.

Здесь его друг Теренс. Он такой худой, что к нему быстро прилипло прозвище Паук. Каким-то непостижимым образом его паучий образ усиливает отсутствие правой руки. Говорят, руку ему откусил ягуар на раскопках в Перу – во всяком случае, такую версию излагал сам Теренс, но в нее трудно было поверить, особенно если взглянуть на него без рубашки. На плече Теренса нет ни малейшего шрама – только гладкая, неповрежденная кожа, которая выглядит так, будто из этого места никогда не росла рука.

Здесь также маленький рыжеволосый Генри, который очень редко снимает измерительные очки, и все тихо посмеиваются, что без этого умного устройства он не знал бы, какой длины должны быть его шаги.

Рядом с ним сидит другой неизменный объект для шуток – геолог Стивен, приземистый блондин с круглым лицом, не расстающийся со своим планшетом, висящим на шее.

Неожиданно появился еще и нелюдимый криптоантрополог Альбини, японец, нарочитый левша с непроницаемым выражением лица и исключительно паскудным характером.

Каждый из них держит в руке по жестяной кружке с шампанским, которое только что разлил Херманн. Еще никто не начал пить. Пока все смотрят угрюмо, ждут и молчат.

– Да, да, конечно, – говорит Херманн. – Конечно, нет.

– Кончай этот цирк и говори наконец, – ворчит Альбини.

– Я не специально это делаю… я действительно… А впрочем, неважно. Что бы я ни сказал, ты все равно поймёшь по-своему. Ну, да ладно. Я позвал вас, потому что позвонил Уильям, который, как вы знаете, курирует наш проект от концерна «Нефастис». Точнее, курировал.

– Что значит «курировал»? – спрашивает удивленный Теренс.

– Его отстранили. Но это еще не все. Вы переживали, что «Нефастис» выделит нам меньше денег на следующий год?

– Мы догадались? – спрашивает Генри.

– Не совсем. Проблема решалась иначе.

– Я умираю от любопытства, – язвит Альбини.

– Следующего года не будет.

Наступает такая глубокая тишина, что слышно, как с брезента палатки съезжают песчинки. Нарушает ее Альбини:

– Твою ж мать!

– Уильям утверждает, что проект закрыли. Окончательно. Не будет нового куратора. Не будет новых экспедиций. Поставят высокий забор, запрут ворота на замок, а ключ выкинут в реку. Возможно, он употребил не эти слова, но имел в виду именно это.

– Твою ж мать… – повторяет Альбини, встает со стула и выходит.

Никто его не останавливает. Короткий звон жестяной кружки, брошенной на камни, прорезает сухой воздух.

– Но почему? – ноет Стивен.

– Мы уже восьмая экспедиция. Ни нам, ни нашим предшественникам не удалось раскрыть тайну Титана, и, думаю, те, кто там наверху считает деньги и планирует расходы, решили, что ничего из этого не выйдет. И закрутили кран.

– Сколько у нас времени? – спрашивает Теренс.

– Трудно сказать. Это зависит от того, насколько быстро будут приниматься решения.

– Давай без твоих рассуждений, – огрызается Генри. – Говори, сколько?

– Десять дней. Стандартная процедура, – тихо отвечает Херманн.

– Что?! – плаксиво восклицает Стивен. – Они сошли с ума!

Херманн встает. Ростом он чуть больше двух метров, у него мощные плечи и длинные