Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

«Привезите мне мешочки», – попросила меня сотрудница Института Мировой литературы, грамотнейшая машинистка: за тебя, если наделаешь ошибок, исправит. Отвечала она на вопрос, что ей привезти из Америки, имела в виду дармовые синтетические сумки. «Вам будут их в магазинах вместе с покупками давать, – объяснила машинистка, – а вы их не выбрасывайте и захватите с собой». Такова была просьба высококвалифицированного советского труженика, высказанная на восьмом десятке существования строя, который уже не социализмом назывался, а – развитым социализмом. Кто первым бросит в рабочего человека камень, упрекая за «вещизм»? Не было на излете режима необходимых в обиходе вещей, всё не хватало жилых площадей на территории, занимавшей шестую часть света.

На два года ехать в Америку, как мне предложили, занятый в журнале я не мог, но всё же отправился в Иностранную Комиссию Союза писателей посоветоваться, стоит ли вообще ехать. Комиссию возглавлял отставной сотрудник ООН, и от нашего человека, находившегося многие годы на передовой фронта идейной войны я услышал: «Поезжайте, поживите по-человечески». «По-человечески» значило не более того, что имела в виду теща Эмки Манделя: «Здесь всё для человека», – она ходила по магазинам в пригороде Бостона за продуктами, где и было всё, не более того. Ту же меру удовлетворенности подразумевали персонажи пьесы Уайльдера «Наш городок», их запросы, по замыслу драматурга, непритязательны и, прямо скажем, поражают убогостью. Статья Фукуямы о «конце истории» объявила венцом человеческих усилий идеал, сто пятьдесят лет назад провозглашенный чартистами «Хочу я домик и доход не больше сотни фунтов в год…» Боровшийся за свободу слова и мысли эмигрант-диссидент на вопрос, почему после отмены цензуры в СССР он всё же остается за границей, честно отвечал: быт налажен.

«Ни социализма не смогли устроить, ни женщину», – было сказано в «Бане» Маяковского. Там же говорилось «о маленьких неполадках большого механизма». Тот же мотив звучит и в «Деле Тулаева»: «Электрификация есть, а электрических лампочек нет». В повести Александра Аросева направляемого в деревню профсоюзного работника просят привезти луку. «Я прямо страдаю без лука», – у соседки, видимо, авитаминоз. И не у неё одной. «У художников нет красок, чтобы передать современные лица. Где, например, взять такой серый цвет, чтобы изобразить лицо голодного, умирающего в тифу? Где найдется такая желтизна, чтобы нарисовать человека, потерявшего всё свое здоровье в земляных рвах и госпиталях? Какое нужно сочетание цветов, чтобы намалевать мальчонку, продающего папиросы на Сухаревке?» Это – на заре социализма, но неполадки, нехватки, невозможность достать необходимого для нормального обмена веществ так и продолжали делать невыносимо трудным повседневное существование простых советских людей. В результате история нашего образа жизни, едва не развившегося до коммунизма, закончилась анекдотическим воплем «Только не это!!!» – ответ на попытку в заграничном доме терпимости расплатиться рублями за исполнение интимных услуг. Таковы были непредумышленные ответы на вопрос, сможет ли социализм выполнить ленинское условие выживания – победить капитализм экономически. Как мог ставить такое условие знавший силу капиталистического производства?

Не жившие при нашем социализме или жившие, но недостаточно, утверждают, что Сталин победил капитализм – почти, но вождю мешали и, сверх того, смерть (быть может, поторопленная) не позволила ему осуществить гигантские планы. Несомненно гигантские, как и достижения. Но те же утверждающие не жили и при развитом капитализме, мера вещей у них не уравновешена.

«Нам надо так много сделать, словно мы из первобытного дикого состояния перескакиваем в социализм», – в повести Аросева рассуждает сам с собой тот же профсоюзный деятель. Автор повести был эсером с 1905-го, с 1907-го стал большевиком, в 1917-м руководил восстанием в Москве, участвовал в Комитете общественного спасения, где с ним и познакомился Дед Вася, был с Аросевыми знаком и мой отец. На Аросеве я задерживаюсь ещё и по сентиментальным мотивам: был я назван и всю жизнь называем то Митей, то Димой по аналогии с его сыном, на два года старше меня. Александр Яковлевич, обладая высокими связями, устроил мое появление на свет в особом, так называемом «роддоме Грауэрмана».

В толстенном, объемом с «Войну и мир», историко-беллетристическом труде «Дом правительства» российско-американского историка Юрия Слезкина Аросев упоминается не реже чем Бухарин и чаще чем Михаил Кольцов, Миронов, Осинский и многие другие обитатели знаменитого здания на Берсеневской набережной[288]. Когда у Аросева высокие связи разладились, он был арестован и через полтора года расстрелян. В повести он, писатель небездарный, предугадал свою участь. «Что необходимо, то не развращает», – строка из повести в свое время получила хождение и стала крылатой. Оправдываемая необходимость – террор, фразу произносит не рассказчик-снабженец, а чекист – «чекист с головы до ног». «Он израсходовал на революцию всю свою душу», перестал улыбаться с тех пор, как невольно, от волнения, улыбнулся, сообщая проситель-нице-старушке о расстреле её сына». Им владеет замысел устроить «кинематограф для всех» и под открытым небом, на брандмауэре дома Чека, на огромном экране показывать расстрелы, с пояснениями «за то-то, чтобы всем урок был».

Конкретной вины чекисту мало, он в принципе убежден, что «для новой жизни нужны новые люди, а старые должны идти на слом». Профсоюзный работник считает чекиста из чекистов достойным увековечения, как уже не поддающиеся современному пониманию фигуры прошлого: «Клейнера наполняло нечто такое, что требовало другого способа для своего выражения». Допуская в чекисте Клейнере ненормальность, вместе с тем, профсоюзник и в себе чувствует возрастную усталость, ему для дальнейшего существования необходимо «переломиться». Перелом ему не удается, он умирает от тифа и оставляет свои записки незавершенными.

Радикальное обновление, в сущности евангельское рождение заново, три четверти века спустя, сквозь все тернии к звездам, завершилось у советских людей по-прежнему не удовлетворенной потребностью в обыденных вещах: если не лук и не лампочки, то магазинные сумки, какие в странах, называемых цивилизованными, прилагаются даром ко всякому купленному товару.

Южно-африканский писатель Алекс Ла Гума, путешествуя по Советскому Союзу, отдавал должное гигантским стройкам, однако не упускал из вида, как в достижения социализма неизменно вкрапляются детали капитализма: джинсы, джаз и т. п. Ему, политически мыслящему, было ясно, что без материальной основы капитализма социализм немыслим.

Можно прочитать повести Мачтета о русском рабочем в Америке и американские заметки Энгельса, чтобы почувствовать ту энергию, о которой упомянул Лифшиц, излагая ленинские послереволюционные планы строительства социализма в относительно отсталой стране. Лифшиц признает, что осуществление грандиозных ленинских планов требовало в сущности непрестанного принуждения, и тут же у марксиста следует многозначительный апарт: «Что касается приведения в порядок освобожденных от казенной обузы хаотических общественных сил, то об этом заботиться нечего – буржуазный порядок растет сам