Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

на базе Форта Росс не задалось. Заложить крепость заложили, пушки поставили, постройки возвели, церковь освятили, сады и огороды разбили, а получать урожаи достаточно обильные для того, чтобы, как предполагал Резанов, снабжать Аляску, не смогли. «Ежели б ранее мыслило правительство о сей части света, ежели б беспрерывно следовало прозорливым видам Петра Великого, то утвердительно сказать можно, что Новая Калифорния никогда б не была гишпанской принадлежностью», – так писал Резанов, вынужденный ходом событий добавлять бы ко всякому обороту речи, ибо его смелые замыслы оказались в сослагательном наклонении. Не создали наши соотечественники прочной деловой основы у истоков Русской реки. Извели пушного зверя, истощили сам собой шедший в руки ходкий и дорогой товар, и уж больше не имели охоты чем-нибудь ещё как следует заняться. Искали, как поскорее сбыть заокеанскую землю под предлогом, что им здесь жить не дают, вытесняют, ссылаясь на неправильно оформленные документы. Попробовали бы, ссылаясь на какие-то бумаги, вытеснить или остановить таких, как капитан того корабля, который, зайдя через Золотые Ворота в залив Сан-Франциско, громом своих пушек возвестил о наступлении американской эры в истории Калифорнии!

Надорвавшись в борьбе с домашним сопротивлением, основатель Русской Америки Шелехов умер в одночасье, говорят, от сердечного приступа, а по-нынешнему – от инфаркта. Назначенный им правителем Баранов держался дольше, однако чувствуя, что дело плохо, в трудную минуту, после рюмки-другой, ронял горькие слёзы. А Иван Кусков, основатель Форта Росс, способный и честный администратор, когда требовались скорые решения и незамедлительные действия, на запросы мексиканцев отвечал обещанием «доложить». И спустили русский флаг над Фортом Росс и над Аляской.

Что на исходе своего существования представляла собой Русская Америка, описал Павел Огородников – источник Достоевского. Проехал Павел Николаевич через всю Америку от берега до берега, поразившись дороговизне американской жизни, а добравшись до Русской Америки, возмутился – будто никуда из кондовой России не уезжал. Продержавшаяся сто двадцать пять лет, на полстолетия дольше СССР, Русская Америка могла существовать все триста, не запылись нечитанный доклад казачьего атамана о том, что между Азией и Америкой существует пролив.

Находка Дежнева могла вызвать последствия не менее значительные, чем супружеский союз дочери испанского коменданта с российским канцлером. Постсоветские патриотические историки называют имя атамана и совершенное им открытие, однако не объясняют, почему же обнаруженный Дежневым пролив носит имя Беринга. Зачем открытое открывать вторично? О камчатских рейдах атамана Пушкин узнал из книги Крашенинникова, но межконтинентальное открытие Дежнева открыл швед Магнусон. Находившийся на русской службе иностранец сообщил о русском открытии Аляски, всё изложил, однако издать им написанное не успел. Шведская рукопись (на немецком языке) пролежала неопознанной в российских архивах сто пятьдесят лет, пока случайно не обнаружил её в архиве Царского Села зоолог. Но преданный своей науке зоолог был занят исключительно изучением морской коровы, и рукопись, оповещавшая об эпохальном географическом открытии, осталась лежать там, где лежала. В Известиях Императорского географического общества о ней со временем появилась статья, но не вызвала отклика, а рукопись в революционные годы исчезла. Перед войной её случайно увидели и приобрели в магазине антикварных книг сотрудники Ленинградской государственной библиотеки. И напечатали? Опубликована рукопись была датчанами в Дании, а я читаю американское массовое издание 1962-го года[286]. В России первый памятник Дежневу был поставлен в 1971 г., двести семьдесят лет спустя после сделанного им эпохального открытия.

Недавно был нам преподан урок, когда у нас на глазах произошло, о чем, с трудом веря, мы читали в учебниках истории – об упадке и гибели великих империй. Перестала существовать страна в три раза по размеру превосходившая Соединённые Штаты. Многие дивились: «История, оказывается, продолжает совершаться», надо бы добавить: «и повторяться». «История не повторяется в точности!» – крикнули на конференции в Адельфи. Докладчик парировал: «Повторяется достаточно, чтобы поразмыслить».

«Если в России успешно осуществится задуманное…»

Теодор Драйзер.

«Если в России успешно осуществится задуманное, – писал ещё один прекрасно нам известный соотечественник Гертруды Атертон, – то в недалёком будущем в этой стране реализуется такой одухотворённый труд, который, вполне возможно, станет ключом, доселе не найденным, к разгадке величайшего таинства – смысла жизни на земле».[287]

Так рассуждал приглашенный праздновать десятилетие нашей революции создатель «Американской трагедии». Ответ на предположение, снабженное союзом «если», дан был шестьдесят четыре года спустя: одухотворения, какое несомненно было, оказалось недостаточно, и мы свернули на дорогу, ведущую – куда? Конечный пункт давно известен и побуждает идущих той дорогой американцев задаваться вопросом, который ставила перед собой Дочь Калифорнии: ведь не жизнь – непрестанная гонка, «рэт-рейс», крысиные бега. Но вот в чем заключается conundrum, иначе говоря, головоломка. «Едва лишь нерасторопный русский, – продолжал размышлять Драйзер, – справится с задачей обеспечения общества материальными благами и станет производить предметы роскоши (подобные тем, какими мы уже с удовольствием пользуемся в Америке), это привнесёт с собой как неотъемлемое свойство любовь к вещам и оттеснит на задний план стремление к мысли, к духовному развитию».

Что же получается? Не видать нам благоустройства, если хотим мы сохранить наши привлекательные особенности, замеченные Драйзером, скажем, «бросив работу, поговорить о смысле бытия»? (там же) Герцен, наблюдая Запад, был уверен, что Россия мещанской не сделается, а супостат его, Маркс, утверждал: другой дороги человечество пока не обнаружило, «последнего» в истории нет, предстоит пройти неизбежные этапы развития, результатом которого будут новые люди.

Разве не обещал появление их евангелист Иоанн, не таких ли пытался выводить генетик Кольцов и хотел воспитывать мой Дед Вася? По Марксу этими людьми станут рабочие, которые окажутся способны преодолеть антагонизм между производительными силами и общественными отношениями. Сколько же лет на появление именно таких рабочих потребуется? «Поживем, увидим», – Писарев отвечал на критику новых людей Чернышевского. О них, вроде Кирсанова из романа «Что делать», современники говорили, что таких не бывает. И что же? Тот наигрыш, который и мы в школе не могли переварить, когда нам задавали всё тот же роман, не выдержал испытания временем. Верх взяла литература живой фигурой Базарова, погибшего в борьбе со средой и самим собой. Писарев его оценивал с долей скептицизма, полагая, что Вера Павловна выдюжит со своей девичьей мастерской и переменными мужьями. Но нереальность героев Чернышевского испытала вторичное искажение перевоплощенная в персонажах Айн Рэнд, они, любящие себя личности, вызывают такой же энтузиазм у множества наших современников, какой вызывали «новые люди» у читателей Чернышевского.

Среди тех читателей, как мы знаем, был Ленин, поверивший Наполеону Бонапарту и поспешивший с революцией в отсталой стране с недостаточно развитым капитализмом, после чего Сталину пришлось в той