Остров Немого - Гвидо Згардоли

Тут Эмиль запрыгал как сумасшедший:

– Друндук Вассмо! Друндук Вассмо! Друндук Вассмо!

– Рундук, дурачок, – поправил его Эйвинд.

– А ты знаешь, где он? – спросил Эйнар и огляделся, словно рундук был где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки.

– Ты что, совсем, что ли? – Эйвинд похлопал брата по голове.

– Ну…

– Ты что, считаешь, он стоит просто так на земле или под кустом?

– Ну, нет…

Эйвинд подозвал братьев к себе. Они отложили удочки и встали в кружок.

– Мы должны найти узкое и глубокое ущелье, защищенное морем, – прошептал он.

– Узкое и глубокое ущелье, защищенное морем, – задумчиво повторил Эмиль.

– Мне кажется, что-то вроде трещины между камнями. Какое-то труднодоступное место. Вассмо был не дурак!

– Да уж, не дурак. Он настоящий хитрец!

– Точно, брат! Будет непросто, но ведь это наш остров, верно?

– И мы знаем его как свои пять пальцев. Так?

– Так!

– Тогда вперед! На поиски золота Вассмо!

5

Это приключение началось летом 1839 года.

Знойным, душным летом, которое наступает внезапно и словно обездвиживает воздух, воды пролива и всех вокруг.

Улов стал скудным: рыбы, похоже, предпочитали прохладные глубины теплым поверхностным водам. А может, они заживо сварились и легли на дно. Торговля тоже шла вяло: у людей совсем не было сил и желания что-либо делать. Всем правила апатия. В воздухе повисло ленивое ощущение, что жизнь замерла, затерялась в сером, как вата, небе и ждет, когда снова придет в движение. Время шло, а лето всё не кончалось.

Даже остров Немого раскалился. Камни так нагревались, что на них можно было готовить рыбу, а ходить босиком стало невозможно. Листья и трава высохли, как осенью; и днем, и ночью кролики искали прохлады в подземных туннелях.

Примерно раз в три недели Финн Хёбаак причаливал к острову на весельной лодке, пробиваясь сквозь плавающие водоросли, пахнувшие гнилью. Под парусом в такой штиль он не ходил. Когда Хёбаак швартовался в маленькой гавани и разгружал товар вместе со сторожем, он неизменно говорил только одно:

– Жарко, да?

Но глухой Арне во время разгрузки почти никогда не смотрел на рыбака и не видел движений его губ. Вот почему, пригласив Финна в дом и разливая по стаканам яблочный сок, он тоже спросил:

– Жарко, да?

На вершине маяка, там, где находился фонарь, стояла нестерпимая жара.

Днем бывали такие часы, когда свинцовые стекла раскалялись, воздух становился неподвижным и тяжелым, а от ламп поднимались пары и дышать было невозможно.

Несколько раз в день Арне поднимался по внутренней лестнице из ста восьмидесяти девяти ступеней. Он переводил дыхание, вытирая лицо рукавом, время от времени заходясь от грудного кашля.

И всё же он никогда не жаловался и не проклинал свой маяк, потому что, много лет назад согласившись на такую работу, принял все трудности и невзгоды, связанные с ней. Старик, который его вырастил, научил Арне терпеть.

По вечерам, с заходом солнца, приходило время садиться за стол. Арне падал на стул и молча ждал, когда один из сыновей поставит перед ним ужин. Вокруг ламп роились насекомые, и их немолчный гул порой оставался единственным звуком в молчаливом доме.

Ночи – такие же раскаленные, как дни. Бессонные, полные мыслей и тишины: даже ночные птицы и те замолкали в бессилии. Арне тщетно мечтал о глотке свежего воздуха, способном принести хоть какое-то облегчение. Заполняя судовой журнал, он ограничивался только самой нужной информацией – окунуть перо в чернильницу и написать несколько строк стоило ему немалых усилий.

Для молодых Бьёрнебу погода не имела значения. Когда становилось слишком жарко, они прыгали в море, растягивались в тени за домом или под маяком. Благодаря неиссякаемой энергии молодости они были безразличны ко времени года и не знали того изнеможения, от которого так сильно страдают люди в возрасте.

Развлечением долгого жаркого лета для трех братьев стал поиск затерянного клада Дагге Вассмо, кровожадного пирата. Где бы они ни оказывались на острове, всюду искали расщелину, впадину, ложбину или извилистую каменную нишу, которая могла стать тайным местом, где веками лежит драгоценный рундук с сокровищами Вассмо в ожидании, когда его найдут. И не имело значения, что всё это походило на старую легенду. Эйнар и вовсе сомневался, что старший брат, который всегда любил розыгрыши, хоть сколько-нибудь верит в существование клада. Но этот поиск, упорный, порой одержимый, придал смысл и цель их летней жизни, избавил от праздных часов и бездействия.

Однажды вечером, когда уже давно следовало потушить лампу и лечь спать, братья сидели, расположившись кружком на кровати и скрестив ноги, будто у костра.

Все, как обычно, слушали Эйвинда и смотрели на него с замиранием сердца. У братьев были одинаковые маленькие глаза, которые при улыбке превращались в щелочки, – наследство от матери. Только Эйвинду, в отличие от братьев, достался особенный цвет – темно-коричневый, какой бывает у мореного дерева. Из-за этого его глаза казались бездонными. В них можно было потеряться, утонуть, пропасть. Им хотелось верить.

Эйвинд рассказывал, что однажды вечером отец послал его поймать кролика на ужин. Островные кролики, дикие и похожие на зайцев, были потомками тех, привезенных Арне много лет назад. Они свободно бегали по острову и не подозревали, что на самом деле принадлежат людям, которые рано или поздно их съедят.

Гоняясь за кроликом, Эйвинд оказался на северном краю острова, похожем на четыре вытянутых пальца с тремя узкими ущельями между ними. И там, присев у одной из нор с мешком наготове, – он кое-что заметил.

– Думаю, я нашел это место! – заявил старший брат.

– Какое? – спросил Эйнар.

– Ты знаешь какое! – ответил Эйвинд. – Не валяй дурака!

– Тайник Вассмо? Там, где рундук?