Там, где мы служили... - Олег Верещагин

Сильный, ровный холодный ветер словно живой врывался на плац. Он прорывался откуда-то северо-востока, с гор — и значил, что зима полностью вступила в свои права, и может выпасть снег. Ветер летел над шлемами и разворачивал в жёсткий прямой лист ротный флаг.

«Транг. Транг. Транг. Транг,» — монотонно выговаривали барабаны. Гробы возвышались на пушечных лафетах, и Джек видел запрокинутые белые лица лежащих в них. Этого не могло быть. Ни Дик, ни Андрей не могли там лежать — они в блиндаже почему-то, может быть — заболели… но там они лежать не могли. Легче самому умереть и не чувствовать, не видеть.

— Транг, — барабаны замолкли, сверкнули белым палочки в руках барабанщиков, опускаясь к бедру — чётко, без единого лишнего движения. «Р-рах, р-рах, р-рах, р-рах!» — разорвал тишину сухой гром шагов. Капитан Фишер, подняв обгорелое лицо, пружинным шагом вышел из строя. Узкий палаш в его руке сверкнул — вперёд, вбок-вниз, вверх, вниз перед собой: смирно!

— Тринадцать из строя! — рассёк посвист ветра голос капитана. Джек ощущал, как под его ногами стучит земля: бух! бух! бух! — когда он вышел, с какой-то истовостью сведя руки на автомате, взятом парадным хватом и чеканя шаг. Встал в строй почётного караула. — Знамя! — Фишер наклонил голову. — Склонить!

— Та-та-та-татата-ааа… — печально пропел горн, и две с поливной сотни голов в шлемах опустились в такт с полотнищем, коснувшимся кромкой сырой холодной земли.

— В память героев, павших на поле чести — три залпа! — отчеканил Фишер, вскидывая палаш к лицу. Автоматы взметнулись в небо, и Джек увидел на своей мушке птицу. Высоко-высоко плыла она в воздухе, и ей не было дела до людей внизу. — Раз! — «р-рах!.. ах… ах…» — рванул воздух залп, сухой, отрывистый, унесённый ветром к далёкому бурлящему океану. — Два! — «р-рах!.. ах… ах…» — Три! — «р-рах!.. ах… ах…». — Рота — смирно! На — кра-ул!

Моторы джипов заурчали, и они двинулись — медленно, везя следом лафеты. Дробь барабанов заглушила, возобновившись, звук моторов, и Джек сквозь наплывающие слёзы — ветер дул теперь в лицо — увидел, услышал, как строй поёт — торжественно и зло:

— Гроб на лафет! Он ушёл в лихой поход…Гроб на лафет! Пушка медленно ползёт…Гроб на лафет! Мы ляжем здесь костьми…Гроб на лафет! Барабан — греми!..[14]

Перед вертолётом джипы остановились. Сержанты из группы управления прошли мимо них, накрывая гробы крышками, а потом — обратно, под печальный звук горна медленно, торжественно расстилая поверх них флаги, которые будут отправлены семьям. На родину погибших.

Джек закрыл глаза, когда увидел, как крышка опускается над спокойным бледным лицом Дика — навечно отсекая его от мира. От новозеландской фермы, где он променял талонные ботинки на книги по истории, чтобы узнать больше и уметь больше, чтобы верить в то, что защищаешь… И открыл их лишь когда услышал, что строй вновь поёт — но теперь он пел марш Рот, и марш напоминал торжественный хорал — может быть, так пели когда-то крестоносцы. «Песнопение,» — подумал Джек. — Не просто песня. Песнопение.

Молодые голоса звучали торжественно и грозно…

— За всё, что есть у нас,За всё, что есть народ —Вставайте в грозный час!Вновь гунны у ворот!Во прах повержен мир.В содомский впал позор.Сегодняшний кумир —Оружье и отпор!Всё может отказать,Но только не завет:«Умей не сплоховать!Ударят — бей в ответ!»Опять заводят речь,Твердят со всех сторон,Что миром правит Меч,А вовсе не Закон!А мы встаём на бой.А мы идём во мрак,Где прямо пред тобой —Слепой и страшный Враг!Порядок и уютДобычей стали ТьмыЗа несколько минут.Остались Честь — и мы!Чтоб стойкости стенаСтояла, как скала,Будь новая войнаИль войны без числа!Нет места бодрой лжи.Победа нелегка.Решают всё ножиИ верная рука!Свобода и Права —Без них мы не народ!Будь, Родина, жива —И счёт потерь — не в счёт!

Джек вздрогнул. Привычные слова, вызывавшие радостное нервное напряжение, сейчас показались оскорбительными и страшными. Не в счёт?! Дик, Андрей, Ласло, Анна, Тим, Хуанита, все, все, все и всё — не в счёт?! Да как же это?! Как можно так говорить?! Всё в юноше воспротивилось этой мысли. Он обвёл взглядом ряды лиц — хорошо знакомых, сейчас исполненных торжественности. Ему бросилось в глаза, что почти все эти лица принадлежат мальчишкам. Сколько им здесь? В основном — семнадцать, восемнадцать… Многим — шестнадцать, а то и пятнадцать, мало кому — девятнадцать, двадцать… И они каждую неделю вот так вот провожают своих — и забывают их не от чёрствости, а от очерствелости, не думают, кто следующий… Так кто — следующий?! Кто?! Этот?! Этот?! Этот?! Эрих?! Он, Джек?! Какой смысл в этих словах, в этом прощании, если мёртвых уже не вернуть, не оживить?! Как можно потом смеяться, петь, спокойно спать?! Как, как, как, как?! На секунду Джеку показалось, что он — среди убийц.

«Что я здесь делаю?! — услышал Джек истошный вопль внутри себя. — Зачем я здесь?! У меня дома нет войны! Нет войны! А это — не мой дом! Мне страшно! Я не хочу умирать, мне жалко Дика, мне жалко Эндрю; вам — нет?! Мы не обязаны воевать тут!..»

… - Разойдись!..

…В наполовину пустой, тихой и какой-то страшной палатке, все расселись молча по кроватям. Эрих тихо подошёл к столу, неожиданно громко щёлкнула клавиша магнитофона.

И всё услышали живой голос Андрея…

— …Мои руки тряслись… Я курил на балконе —И мерцали окурки, и плавили битум,А на них наступали ревущие кони,И смотрел на меня кто-то — мною забытый…И мы с ним не боялись и самого чёрта!Были копья точны, были мысли едины,Мы стояли спиной к осаждённому форту,А за нами — вдали — вились флаги Медины…И это так! Я не мог тебя спутать с другими!Просто — стой и молчи, мне не нужно ответа!И я вспомню и сам назову твоё имя…ВЕДЬ ЭТО ТЫ?! Мой Великий Магистр Ла Валетта?!.

…Джек сам не помнил, как он встал. Они все поднялись на ноги, не сводя глаз с маленькой потёрханной коробочки на столе, где крутилась магнитная лента. Что-то попало под пальцы — это были плечи. Плечи стоящих рядом Иоганна и Эриха. Джек посмотрел направо и налево. Ему ответили два спокойных взгляда.

Он сжал плечи под жёсткой тканью и стал слушать…

— …Я искал тебя. Здравствуй. Среди стольких времён.Приговоров и сказок. Городов и окон.Но ты совсем безоружен?! Собирайся, солдат!Я пришёл, ты мне нужен — возвращайся назад!И я отчётливо вижу на лезвиях сколы,Я шагаю в литое тяжёлое стремя,А вокруг полыхают и рвутся глаголы,Обретая своё НАСТОЯЩЕЕ время…Мне известны до камня прибрежные мелиИ едва различимые горные тропы…Я твержу про себя: «Раз они так хотели —Пусть проверят на прочность ворота Европы!..»[15]

…И всё-таки всё было — как было.

И всё было — правильно.

7

Через пять дней после той операции Джек лежал на койке в одних трусах и смотрел в потолок. В палатке он был один. И было ему плохо. Очень плохо.

По ночам ему снилось, что он лежит на чёрной, голой земле под низким, хмурым небом — и нет сил двинуться. Сон изматывал, как марш-бросок. Даже больше. Джек просыпался с больной головой, мерзким вкусом во рту и безотчётной тоской. Он никак не мог закончить письмо домой и не желал ни с кем разговаривать не по делу.

Больше всего сейчас его утешили бы бои. Но отделение ополовинело, его не посылали даже в рейды. Да и активных боевых действий не велось, хоть и блуждали слухи о новом наступлении, которое скоро начнётся. Джек подумывал обратиться к врачу, потому что ощущал — его вялость просто-напросто следствие нервного истощения и, похоже, ему надо лечиться.

В палатку вошёл Иоганн.

— Ты тут? — швейцарец сел на кровать. — Не спишь? Хорошо.

— Что случилось? — Джек спрыгнул и сел на нижнюю кровать, отметив, что сержант выглядит каким-то скованным.

— Уезжаю, — Иоганн вздохнул.

— За пополнением, что ли? — без особого интереса спросил Джек.

— Да нет… — Иоганн кивнул на свой собранный рюкзак. — Вообще. Кончился мой роман с Ротами. Жаль.

— Стой, куда уезжаешь-то?! — встрепенулся Джек. — Не понял, ты что?!

— В школу к отцу. Подучусь и стану офицером… — Иоганн поднял с пола какую-то пылинку, сдунул её с ладони. — Вот так.

— Ребята знают? — сразу спросил Джек. Иоганн кивнул: