Под чужими звездами - Павел Степанович Бобыкин-Эриксон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не тарахти зря. Можешь и не стрелять. Будешь просто надсмотрщиком на плантациях. Много денег заработаешь. А раз деньги будут, все будет твое: одежда, жратва и девушки. Ах, какие в Бразилии девушки! — Он засмеялся. — Из-за них только можно сорваться в Рио-де-Жанейро. Огонь девушки… И дешевые… Давай вербуйся. Контракт на год. Ну как? По рукам?
— Подумаю.
— Подумай, — сразу же согласился Роджерс. — Только смотри, не прозевай. Бродяг полно. Поздоровей тебя найдутся!
На этом наш разговор закончился.
Дня через два я зашел в его оффис на Сороковой улице, ведущей к порту. Народу было маловато, но все же по нескольку человек в день Роджерс завербовывал. В основном это были парни, пришедшие из армии и не нашедшие работы в Нью-Йорке. Негров, пуэрториканцев не вербовал, о чем уведомляла вежливая вывесочка на дверях ею конторки: «Негров и цветных просят не беспокоиться».
Я решил завербоваться и лишь выжидал, когда придет «Канада» из рейса, Хотя не хотелось расставаться с Кларой. Видеть ее, слышать ее голос стало для меня почти необходимым. Она встречала меня очень приветливо. Для меня у нее всегда была приготовлена чашка кофе. Вечерами, когда многочисленное кудрявое потомство старого Джона-отца засыпало, мы с Кларой сидели на ступеньках их жилища. Порой украдкой забирались в кинотеатр, смотрели кинофильмы с участием Чарли Чаплина. Но это было слишком рискованно для нее. Любой полицейский мог забрать Клару в участок, увидев, что она идет под руку с белым.
Джон вернулся из Бразилии спустя две недели. Я ему рассказал о Роджерсе и его предложении.
— Вербоваться? Да ты с ума сошел! Лучше уж сразу надеть полосатую рубаху — и на каторгу! Знаю я. Мы частенько возим переселенцев, как скот, в трюмах. Завезут их в болота на Амазонку — и каюк. Больше сезона не выдерживают на сборе гевеи — каучука. Лихорадка съедает их раньше, чем выберутся оттуда. И слышать не хочу об этом.
Клара с мольбой посмотрела на меня:
— Пауль! Не надо вербоваться, — тихо проговорила она, погладив меня по руке.
— Но что же делать? Работы нет и не предвидится. А она теперь еще необходимей, чем когда-либо…
Я запнулся, не решаясь вслух сказать Джону, что люблю его сестру, что мы с ней решили какими угодно путями уехать в Россию, что ждем извещения от консула. Нужны деньги, деньги, хотя бы несколько сот долларов.
— Сделаем тогда так. — медленно сказал Джон, — пройдешь со мной на «Канаду», запрячу тебя в бункер и как нибудь провезу. Может, действительно, повезет тебе в Бразилии… И не надо никакой вербовки.
На этом мы и порешили. Дни наши полны были грусти и надежды на будущее.
Почти каждый день я ходил на Центральный почтамт, ожидая весточки от консула. Рыжеволосая девушка, ведавшая письмами «до востребования», уже знала меня, и едва я подходил к окошечку, качала головой: «Ничего нет». Каждый раз сердце мое обрывалось, Все нет и нет. Когда же?
Как-то в кинотеатре на Ривер-сайд-драйв шел советский кинофильм «Свадьба с приданым». Бог весть как попала эта картина в Нью-Йорк. (Советские кинофильмы были очень редки.) Подсчитав свои последние гроши, я встал в хвост огромной очереди и купил билет. Непередаваемое чувство охватило меня. Все родное, близкое до слез. И это село с заснеженными улицами и избы. Девушка, греющая руки у русской печки, и ситцевый полог перед кроватью. И березки за палисадником. Точь-в-точь как в нашем селе на Смоленщине. Слезы невольно катились по моим щекам. Казалось, что волшебной силой я перенесен домой. Вот сейчас выйду на улицу и увижу лошадей, украшенных лентами, как это бывало в Моховицах на масленицу, и услышу звон колокольчиков и скрип полозьев по снегу. Потом прибегу домой. Скинув шубейку, скорей залезу на печку. А мать, милая моя мать, позовет: «Кудряш, а Кудряш! Слезай, ужинать»… В избе пахнет душистым хлебом, оладьями. И дед Прокофий сидит за столом. Перекрестившись, начинает разливать щи большим деревянным половником.
Я забыл о времени, о том, где я нахожусь. Когда сеанс кончился, я чуть не завыл от отчаяния. На второй билет денег не было. Тогда я, притаившись в задних рядах, стал ждать начала нового сеанса. Дождался. И опять острое, незабываемое наслаждение заполнило меня.
На следующий день, заработав в гараже два доллара, помчался на Ривер-сайд-драйв. Но… шел уже другой кинофильм. Я поплелся в Гарлем.
Каждый день я ходил на почтамт в надежде получить письмо от консула, но — увы и ах! — безрезультатно. В отчаянии я решил пробраться к подъезду здания ООН. Мне казалось, что тут я увижу русских. Упаду на колени, буду умолять помочь мне добраться на Родину. Меня должны понять Но еще в сквере перед бетонно-стеклянным небоскребом ООН меня остановили полицейские. Надвинув шлем на глаза, полисмен крикнул:
— Марш отсюда! Сию минуту! — Он выразительно указал на автобус с решетками, в нем уже было несколько человек с какими-то бумажными плакатами.
В последний раз мы сидели с Кларой на пороге ее жилища. Она меня не провожала, потому что мы с Джоном уходили на пароход ночью, и ей опасно было возвращаться из порта одной. Мы обнялись, Клара поцеловала меня, и мы простились. Пошли с Джоном в порт мимо холодных пакгаузов к пароходу. По узкому трапу поднялись на палубу, и Джон тайком провел меня в кочегарку, на самое дно судна. Здесь шумели паровые котлы, и раскаленные топки освещали зловещим блеском мечущихся перед ними полуголых кочегаров.
— Полезай сюда, — сказал он, когда я переоделся в пыльную робу. Согнувшись в три погибели, я прополз в бункер Царапая руки об острые куски антрацита, пробрался в самый дальний угол, прижался к борту и замер, как мышь. Из кочегарки доносились голоса, глухой рев топок котла.
Итак, в путь-дорогу. Незаметно я задремал и не заметил, как судно вышло в океан. Джон вызволил меня из бункера только во вторую ночь, когда «Канада» была уже далеко от берега. Очистив робу от угольной пыли перед гудящими топками котлов, я
