Под чужими звездами - Павел Степанович Бобыкин-Эриксон

эти минуты мне показались нестерпимо долгими. Наконец, подняв на меня глаза, проговорил:

— Слушайте внимательно. Нужно подать заявление на имя советского посла в Лондоне. Мы же не имеем права решать такие вопросы Это функции посольства. Вы напишите заявление и все, что рассказывали мне про себя. Потом запаситесь терпением. Ваши данные проверят, сделают запрос в Москву. Это необходимо. И я уверен, что в будущем сможем проводить вас на Родину. Но терпение, терпение…

— Сколько же ждать ответа? — упавшим голосом спросил я. Все во мне замерло… А я-то надеялся, так надеялся, и вот надо еще ждать…

— Не скажу. Но, кажется, полгода, год, не больше…

— Целый год!

— Да. Надо уметь ждать.

— Уметь ждать, — машинально пробормотал я, опустив голову. — Ну что ж. Пусть будет так. Как скажете, так и сделаю.

— Заполните анкеты. Вы долго будете в Ливерпуле?

— Разгрузка кончается. Опять поплывем в Сидней, а оттуда — в Нью-Йорк.

— Где бы вы ни были, не теряйте связи с нами. У вас есть постоянный адрес?

— Нет. Впрочем, ведь можно писать на Нью-Йорк на Центральный почтамт, до востребования?

— Пожалуй, да. И не отчаивайтесь. Будьте мужественны.

Консул поднялся, дружески обнял меня за плечи и сказал:

— Это хорошо, даже очень хорошо, что зашли к нам. Ваше заявление не останется без ответа. А пока, где бы вы ни были, как бы тяжело вам ни пришлось, помните, что вы советский человек, что ваша родина — Россия, и будьте достойны ее.

9

— Где пропадал? Сияешь, как медная кастрюля. — Оскар брился перед зеркалом. — Да не раздевайся. Сейчас пойдем в одно место.

— Куда это?

— А ты у нас на корме ничего не заметил? Плохое зрение, значит. У причала стоит русский пароход.

— Ну и что? — как можно равнодушнее спросил я.

— Чего покраснел? Пойдем, посмотрим. Ребята болтают, что это какое-то особенное судно. Только старому боцману ни слова. Донесет сразу капитану — и прощайся с работой. Понял?

— Чего тут понимать? — еще весь во власти приподнятого настроения я не мог удержаться от улыбки. Как отлично все получилось. Пускай пройдет много месяцев, но все же дождусь своего. После разговора с консулом я тут же заполнил анкеты, написал заявление и от одного этого чувствовал себя сильнее.

Тщательно побрившись, Оскар оделся, и мы отправились на советское судно. Еще издали заметили группу людей у трапа «Смольного». Ничего особенного, казалось, не было в этом пароходе — он был даже меньше нашего, отличался лишь чистотой да алым полотнищем на мачте. Мы поднялись на борт. Кроме нас, на судне уже были моряки с голландского парохода и французского танкера, стоявших у причала по соседству.

— Алло! Приятель! Ты матрос? — остановил Оскар одного парня в замазанной краской робе. В руках тот держал ведерко с олифой.

— Да, матрос. Второго класса. — Парень плохо произносил английские слова.

— Мы тоже матросы. С американского шипа. Будь добр, покажи свой кубрик. Матросский кубрик. Понимаешь?

— Понимаю. Но кубрика у нас нет. Живем в каютах, сэр.

— Сам ты «сэр». Не ври. На каждом порядочном судне имеется кубрик для матросов и кубрик для кочегаров. Где ты ешь, спишь?

Парень откинул рундук, поставил ведерко и, вытерев ветошью руки, коротко бросил:

— Пошли со мной.

Мы прошли за ним в коридор. Он дернул дверь каюты.

— Заходите, мистеры.

— Послушай, друг, ты не смейся! — Оскар готов был взорваться. Клок волос угрожающе повис у него надо лбом. — Ты нам покажи свою койку, а не штурманскую каюту. Каюту кочегара, матроса, понял?

— Я матрос и живу в этом помещении.

— Пропаганда! — буркнул Оскар, переступая порог.

В светлой каюте с крашеными стенками стояло две кровати, как в приличной гостинице. Между ними прислонился столик. У дверей — шкафчик с зеркалом. Над белой постелью висел коврик стамбульской работы. Чуть повыше над ним — фотография молодой женщины.

Оскар поднял край покрывала и прошептал:

— Черт побери! Простыни! Ты матрос? Простой матрос?

— Не только матрос, но и студент. Учусь…

— Ну и дела! Где видано, чтобы обыкновенный рогаль имел такую каюту! И вся команда так?

— Конечно, можете посмотреть. — Моряк улыбнулся. — Идемте обедать. Кэп не любит, когда опаздывают к столу.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что капитан вместе с вами ест?

— Да. Именно так.

— Ну и дела! — повторил Оскар, вытирая пот со лба и украдкой поправляя галстук.

Перед кают-компанией мы остановились.

— Послушай, приятель, — смущенно затоптался Оскар, — чтобы я, простой моряк, зашел в помещение администрации без зова? Ты смеешься? Нет такого закона у моряков.

— Но у нас же советские законы! — Парень открыл полированную дверь кают-компании. Переглянувшись, мы с Оскаром несмело вошли.

За двумя длинными столами, покрытыми белейшими скатертями, сидели люди. Сразу было заметно, кто из них хозяева, а кто гости. Советский моряк подтолкнул меня к свободному креслу. Исподлобья осматриваясь, мы разместились. Я попал между механиком и боцманом с голландского судна. Напротив сидел русский парень, кочегар. Еще при входе на пароход я заметил его в кочегарской робе, а сейчас он был чистый, в голубой франтовской рубашке, и непринужденно разговаривал со штурманом, словно они были приятелями. Оскар перестал улыбаться. Его лицо стало серьезным, каким-то напряженным. В это время вошел капитан. Все встали. Я во все глаза смотрел на моложавого человека в наглухо застегнутом кителе с капитанскими нашивками.

— Здравствуйте. Прошу садиться. Будем обедать, — звучно произнес он по-русски и по-английски, занимая кресло во главе стола.

Я молчал. Комок подкатил к горлу. Только смотрел во все глаза, ловил обрывки разговоров и не мог выговорить ни слова. О, как