Шестнадцать - Анна Чиж-Литаш

подъезда. Никто не набрал номер скорой. Их четверо, но они одни.

Таня крепко прижимает к себе тело Кати. Карина, превратившись в ледовую фигуру, смотрит вдаль. Алена, свернувшись клубком, лежит на земле, закрыв лицо руками. Страх изменил их.

Этот вечер украл у них детство, отобрав последнюю надежду на то, что в их жизни все будет хорошо.

— Убейте меня, — слова медленно растворяются в воздухе. Катя закрывает глаза и проваливается в тишину.

Глава 11

Стук каблуков. Звук четкий, громкий. Он раздражает слух, пугает. Так спешат навстречу беде.

— Где она? — голос тихий.

Карина делает жест головой, указывая на дверь в конце коридора.

Татьяна Николаевна ставит сумку на пол. Затертые ручки, потрепанный ремешок устало падают на плитку. Девочки двигаются в сторону:

— Не пускают, присядьте, — Карина взъерошивает волосы ладонями. — Нужно подождать, — она старается говорить спокойно, но страх еще внутри ее, он ломает голос.

— Как такое могло произойти?

— Мы не знаем, — Таня медленно поднимается со скамейки.

— Вы знаете, кто это был?

— Да. Кирилл. Ее парень.

Татьяна Николаевна молча переводит взгляд с Тани на Карину и обратно. Они слышат, как тяжело она дышит, как громко стучит ее сердце.

— Почему я не знала, что у моей дочери есть парень?! — она кричит так громко, что Карина невольно зажимает уши ладонями. — Почему вы знали, а я нет? Ответьте мне! — она хватает Карину за плечи и трясет ее.

Карина отталкивает ее и подрывается с места.

— Мы тоже не знали! Мы ничего не знали! — она размахивает руками, затем бьет ботинком в стену. Мелким конфетти штукатурка сыплется на плинтус. — Кирилл! Это все, что мы знали! — она плюхается на попу посреди коридора. Ее трясет так, будто кто-то вылил на спину ведро ледяной воды. Она воет тихо, но так горько.

Таня молча смотрит на нее, прикрыв рот ладонью.

— Вы знаете, где он живет? Фамилию? Как его найти? Таня качает головой.

Татьяна Николаевна прикусывает губу и смотрит на дверь.

— Вы же лучшие подруги.

— А вы мать, — Карина поднимает голову. — Вы мать!

— Значит, я плохая мать.

— Значит, мы плохие подруги. Я бы даже сказала никакие! — Карина снова кричит. — Мы просто тупо курим, пьем пиво и слушаем рассказы Тани! Все! Это все, что мы знаем друг о друге!

Таня молчит.

— Я омерзительная подруга, — уже тише говорит она. — Я ни разу за два месяца не навестила Катю. Даже не позвонила, чтобы спросить, чем она болеет! — Карина запрокидывает голову и смотрит в потолок. — Ни разу! А ты, Таня, позвонила?

— Нет.

— За все время звонила только одна девочка. Алена.

Карина хлопает в ладоши и смеется.

— Синичкина и тут нас сделала! — она смеется громко, заливисто.

Дверь палаты открылась. Доктор был таким высоким, что перед тем, как выйти из проема, пригнул голову. Уставший, с впалыми глазами и сутулой спиной, он выглядел гораздо старше своего возраста. Двигался медленно, будто специально растягивал секунды до встречи с ними. Остановившись рядом с девочками, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

— Вы мама?

Татьяна Николаевна еле заметно кивнула. От страха и усталости она не могла пошевелиться.

— Она жива, но состояние тяжелое. Стабильно тяжелое.

— О, Боже!

— К сожалению, ребенка спасти не удалось, — он машинально снял с головы шапку — от стирки она потеряла вид и выглядела неопрятной.

Карина не выдержала первой. Она кричала так громко, что все, кто был на этаже, выбежали на коридор. Она кричала так громко, что двое крепких санитаров, взяв ее под руки, увели в палату. Она кричала так громко, что лишь укол сильного успокоительного заставил замолчать, вернув ее в мир, где не было крови, ударов, умирающей подруги и ее ребенка, который никогда не увидит разноцветных птиц и не почувствует, насколько сильно любит нас солнце.

Глава 12

Алена не выходила из комнаты три дня. В понедельник пропустила занятия в школе и бассейне. Время от времени вставала, чтобы выпить воды или просто бродила по квартире, когда дом погружался в тишину.

В тот вечер она не поехала в больницу. Все, что сделала, помогла девочкам донести Катю до скамейки и дождалась скорой. Мама Карины позвонила Екатерине Владимировне, и через десять минут возле дома остановилась машина папы.

Там он ее и нашел. Алена сидела на скамейке одна, рассматривала ладони, на которых запеклась кровь. Ее трясло так сильно, что Аркадий Петрович подумал, что у нее обморожение. В подъезд заносил дочь на руках.

Эту ночь Екатерина Владимировна провела у кровати Алены. Она легла на полу, подложив под голову подушку и набросив на ноги шерстяной плед. Она не спала, лишь с каждым часом все крепче и крепче сжимая Аленину руку и прислушиваясь к ее тяжелому дыханию.

— Я сказала, что ты заболела, — Екатерина Владимировна стояла у плиты и жарила сырники, — Алена обожала их.

— Спасибо, — запах успокоил ее. Проходя мимо мамы, она остановилась и поцеловала ее в плечо. — Можно я уеду к бабушке? Каникулы через неделю.

— Сама хотела предложить тебе.

— Можно я уеду сегодня?

Екатерина Владимировна отложила лопатку и повернулась к Алене. Она еле сдержалась, чтобы не застонать.

— Я закажу билет.

— Закажи сейчас. Пожалуйста, мама, — последние буквы она не договорила. Впервые за три дня плакала. Плакала так сильно, как только умела.

Екатерина Владимировна сняла сырники со сковороды и положила на тарелку. В середину налила сметану. Поставив тарелку рядом с Аленой, она вилкой разделила сырники на части и начала дуть. Обмакнув каждый кусочек в сметану, стала кормить дочь.

Алена сидела на длинной деревянной скамейке и смотрела в окно. Людей в вагоне было мало: две женщины в возрасте с тяжелыми сумками возле ног; мужчина, прислонившийся щекой к окну и сжимавший в руках книгу. В конце вагона ехала группа мужчин. Они громко разговаривали, смастерив самодельный столик из сумок и положив на него колоду карт.

Елки в треугольных платьях, украшенных белоснежной мишурой, танцевали за окном. Алена, приложив пальцы к стеклу, сжимала и разжимала их: будто пыталась поймать деревья.

Белые покрывала аккуратно застилали землю. Вдали виднелись черные точки — деревни и поселки, разбросанные за полями. Иногда дома стояли прямо вдоль дороги: деревянные, покосившиеся от времени и ветра; кирпичные с незамысловатыми узорами на фасадах; изредка попадались и новые, спрятанные за высокими заборами.

Она подумала, как должно быть одиноко этим людям жить в тишине, нарушаемой лишь стуком железных колес. А может, наоборот, — они счастливы. Может, там живут семьи, которым не