Три билета в кино - Яна Эдгаровна Ткачёва

– Слушай, – я нахмурился: частые посещения ванной и нежелание выходить из дома я как-то упустил. – Не может же она просто отмахнуться от того, что с ней случилось. На это нужно время.

– Да знаю я, что нужно время, – Сашкины глаза сузились, и я видел, что он хочет пнуть мою ногу под столом, но сдерживается. – Мне кажется, она не справляется, а говорить не хочет.

– Может, потому что ты чуть что рычишь на нее? Со мной-то она разговаривает.

– Да? Ну и что обсуждаете, дружелюбный ты наш? – с сарказмом спросил Сашка.

Я открыл рот, чтобы перечислить, и вдруг понял, что ни о чем особенном мы никогда и не говорили: фраза здесь, замечание там, обсуждение обеда или каким моющим средством чистить ковер… Считается разговором? Пока я прокручивал всё это в голове, друг насмешливо наблюдал за мной.

– И я не рычу на нее, – закончил он с самодовольным лицом. – Я беспокоюсь.

– Ты просто настолько нетерпеливый, что рычишь на всё, что не можешь контролировать, – я начал выходить из себя.

– А ты вечно летаешь в облаках, и всё чики-пуки, пока не взорвется у тебя под самым носом, – ехидно заметил он. – И то не факт, что заметишь.

– А вот и не подеретесь, – раздался голос Василисы.

Мы с опозданием поняли, что вода в ванной давно не шумит, дверь распахнута, и я, хотя Лису не видел, был абсолютно уверен: слышала она достаточно.

Саша

Жеку иногда хотелось придушить. Иисус, зачем ты испытываешь мое терпение, заставляя объяснять что-то этому оленю? И вот теперь из-за него мы в заднице. Снова.

Василиса показалась из ванной одетая в спортивный костюм и с тюрбаном из полотенца на голове. На фига тюрбан на короткой стрижке, я понять не мог. Выглядела она забавно, хоть под глазами и темнели круги. После душа настроение ее всегда было лучше, чем обычно. Но не сегодня.

Впервые за последние полтора месяца я видел, как ее глаза негодующе блестели. Я реально беспокоился, что она подавляет свои эмоции, пряча где-то глубоко то, что по-настоящему ее волнует. Она всегда была безукоризненно вежлива, тиха и сдержанна. Редкие полуулыбки для Жеки и осторожные взгляды и кивки для меня. Никогда не повышала голос, не смеялась – хотя в последнем как раз не было ничего удивительного – и после вспышки ярости первого дня больше никогда не выражала даже недовольства.

Я пробовал бесить ее намеренно, я умею подмечать детали. Но она только поджимала губы и игнорировала подколки, если у нее были моменты оживленности, либо безучастно смотрела на меня пустыми глазами в дни шавермы-из-одеяла. Плюс стало казаться, что периоды постельного хот-дога становились длиннее, поэтому когда я увидел раздражение на ее лице, то вздохнул почти радостно. И зря.

– Итак, у вас накопилось много вопросов ко мне, – начала Василиса, опять пытаясь подавить недовольство, – которые вы почему-то обсуждаете между собой.

Она прошла на кухню и села на свое любимое место – спиной к окну. И, хотя мы проводили за столом немало вечеров за последнее время, именно сейчас у меня возникло чертово дежавю.

– Мне кажется, что у нас есть право задать некоторые вопросы, – я не хотел, чтобы она снова спряталась в свою вежливую скорлупу, поэтому влетел в этот разговор с двух ног.

Жека пнул меня под столом, но попал по деревянной ножке и сдавленно охнул.

– Безусловно, – ответила Василиса. Я видел, что ее мотает от раздражения к чувству вины, которым она постоянно себя изводила, и обратно. – Но лучше задать их мне, и я постараюсь ответить.

– Ну не надо было подслушивать, и в свое время мы бы задали эти вопросы, – нагло заявил я.

Мне хотелось видеть злость, которую она прятала. Жека выпучил на меня глаза. Наверное, думал, что я немного поехал головой.

– Не надо было орать на всю квартиру, если не хотел быть услышанным! – рявкнула Василиса, а я мысленно дал себе пять. Бинго!

– Прости, Лиса, – Жека попытался всё уладить в своем стиле и от волнения назвал ее сокращенным именем, которое сам же и придумал. – Саша ничего не имел в виду плохого, мы просто беспокоились.

Она сузила глаза и перевела взгляд на него. Ой дура-а-ак, сейчас отхватит.

– А ты что, адвокат его? – насмешливо спросила Василиса сквозь зубы. – У него самого язык отсохнет ответить?

Теперь передо мной был живой человек, а не восковая кукла или заведенный болванчик, как в последние полтора месяца. От злости ее лицо покраснело, а дыхание стало прерывистым; я видел, что она сдерживает себя из последних сил, чтобы не закричать. Волна ярости уже накатила на Васу, и теперь ее не остановить. Это было то, что нужно.

– Ой-ой, какие мы нежные, – язвительно продолжил я, вставая из-за стола и пытаясь уйти из кухни. – Два словечка про себя услышала – и все-о-о-о…

Она подскочила со стула и, возмущенно пыхтя, понеслась за мной.

– Ты… ты!.. – закричала она, задыхаясь; я заинтересованно поднял брови, с преувеличенно внимательным лицом оборачиваясь к ней. – Вечно всем недоволен. То не так, и это не эдак. Уборка – плохо, недоволен. Тишина в квартире – сопишь от злости за своими уроками. Тебя не поймешь! Ты просто невозможен! – последние слова она уже вопила, кожа лица и шеи стала почти малинового цвета от ярости, тюрбан свалился с ее головы прямо на пол, но она даже не обратила на это внимания.

Жека замер в кухонном проеме, переводя взволнованный взгляд с меня на нее и, наверное, вообще не понимая, как все вышло из-под контроля настолько быстро и почему. Я усмехнулся, и Василиса издала звук, похожий на рычание, крепко сжав кулаки.

– Кричать надо погромче, – посоветовал я.

– Что?.. – она разом растеряла весь свой боевой настрой и поспешно захлопнула рот обеими ладонями, вид стал испуганным.

– Говорю, – я постарался объяснить, – что испытывать злость и ярость – нормально. Не надо притворяться здесь вежливой и сдержанной. Ты имеешь полное право злиться, ругаться, плакать и кричать, если тебе этого хочется.

– Зачем мне кричать? – Васа уже снова пыталась съежиться, приняв жалкий вид, и я подошел ближе, взял ее за плечи и легонько встряхнул.

Она выглядела ошарашенной, я на секунду испугался, что сделал ей больно. Но она не пыталась отпрянуть, значит, я ее не испугал.

– Затем, что, если бы со мной случилось что-то похожее, – сказал я, – мне бы хотелось кричать постоянно и, возможно, разбить что-нибудь.

– Почему? – прошептала она.

– Потому что с тобой случилось несправедливое дерьмо. – Жека никогда не ругался, поэтому,