Ев – гений О! Не – гин - Михаил Семенович Казиник

В общем, с годами, как и всегда, странность. Хотя в те годы 40 лет – уже бабушка. Но речь сейчас не об этом. А о том, каких замечательных московских родственников встречает Татьяна:

Но в них не видно перемены;

Всё в них на старый образец:

У тетушки княжны Елены

Всё тот же тюлевый чепец;

Всё белится Лукерья Львовна,

Всё то же лжет Любовь Петровна,

Иван Петрович так же глуп,

Семен Петрович так же скуп,

У Пелагеи Николавны

Всё тот же друг мосье Финмуш,

И тот же шпиц, и тот же муж;

А он, все клуба член исправный,

Всё так же смирен, так же глух

И так же ест и пьет за двух.

Вот посудите сами, как жить?

Уехать из провинции от скотининых и… Здесь каждый образ на вес золота. Безжалостно и саркастично. Особенно интересно (хоть и не бросается в глаза) – «член клуба». Имеется в виду привилегированный Английский клуб, куда принимали за особые заслуги. Это элита общества. Ай да Пушкин!

Татьяна в Москве; «по родственным обедам развозят Таню каждый день»

Но наконец Татьяна попадает в высшее общество.

Вот эта строфа не только вершина пушкинской сатиры на высшее общество. Прочитайте ее не раз вслух. И вы поймете, ЧТО я имею в виду. Вокруг Татьяны идут разговоры, сплетни, болтовня. Но Татьяна из другого мира. Мира деревни, природы, которую она так любила. К тому же она столько пережила! И не забудем книги, настоящую литературу, которую она прочла у Онегина! Татьяна не может услышать и понять всю эту болтовню. Как же она слышит всю чепуху, если не может вслушаться, войти в разговор? А вот как. Читайте вслух, и все поймете!!! Гениальные шипящие!

Татьяна вслушаться желает

В беседы, в общий разговор;

Но всех в гостиной занимает

Такой бессвязный, пошлый вздор;

Всё в них так бледно, равнодушно;

Они клевещут даже скучно;

В бесплодной сухости речей,

Расспросов, сплетен и вестей

Не вспыхнет мысли в целы сутки,

Хоть невзначай, хоть наобум;

Не улыбнется томный ум,

Не дрогнет сердце, хоть для шутки.

И даже глупости смешной

В тебе не встретишь, свет пустой.

Хотите ощутить величие Пушкина? Повторяйте вслух, как заклинание, эту гениально переданную аллитерацией согласных музыку пустоты:

Они клевеЩут даЖе СкуЧно…

А это?

В беСплодной СухоСти реЧей,

РаССпроСов, Сплетен и веСтей

Не вСпыхнет мыСли в Целы Сутки…

А здесь?

…И даЖЕ глупоСти СмеШной

…В тебе не вСтретишь, Свет пуСтой.

Вот она – музыка высшего света!

Татьяна не понравилась московскому свету так же, как Онегин и Ленский не понравились миру провинциальному.

Архивны юноши толпою

На Таню чопорно глядят

И про нее между собою

Неблагосклонно говорят.

Архивны юноши – это молодые дворяне, служившие в московском архиве Коллегии иностранных дел, среди них были литераторы.

Или:

Один какой-то шут печальный

Ее находит идеальной

И, прислонившись у дверей,

Элегию готовит ей.

Один лишь светлый миг:

У скучной тетки Таню встретя,

К ней как-то Вяземский подсел

И душу ей занять успел.

Сам Вяземский! Первое подлинное историческое лицо в общении с Татьяной. Да еще какое лицо!!!

И даже дочки родственников не могут вполне оценить Таню. Находят ее жеманной (!!!).

Их дочки Таню обнимают.

Младые грации Москвы

Сначала молча озирают

Татьяну с ног до головы;

Ее находят что-то странной,

Провинциальной и жеманной,

И что-то бледной и худой,

А впрочем очень недурной…

А в Дворянском собрании? Уж куда выше!

Здесь кажут франты записные

Свое нахальство, свой жилет

И невнимательный лорнет.

Сюда гусары отпускные

Спешат явиться, прогреметь,

Блеснуть, пленить и улететь.

В общем, всюду пустота, суета, все поддельное, мертвенное даже в роскоши.

А как описан самый высший свет? Выше некуда – там только Император.

Онегин у Татьяны и ее мужа-генерала. Кто же на самом верху? Вот кто!

Тут был, однако, цвет столицы,

И знать, и моды образцы,

Везде встречаемые лицы,

Необходимые глупцы;

Тут были дамы пожилые

В чепцах и в розах, с виду злые;

Тут было несколько девиц,

Не улыбающихся лиц;

Тут был посланник, говоривший

О государственных делах;

Тут был в душистых сединах

Старик, по-старому шутивший:

Отменно тонко и умно,

Что нынче несколько смешно.

Сколько здесь образов! За каждой строкой! Опять «как бы шаля, глаголом жечь».

«Необходимые глупцы». А как замечателен этот

Старик, по-старому шутивший:

Отменно тонко и умно,

Что нынче несколько смешно.

А дальше!

Тут был на эпиграммы падкий,

На всё сердитый господин:

На чай хозяйский слишком сладкий,

На плоскость дам, на тон мужчин,

На толки про роман туманный…

…На ложь журналов, на войну,

На снег и на свою жену.

Злые, сердитые, не улыбающиеся, глупцы… Так о чем роман?

Но и этого мало!

Тут был Проласов, заслуживший

Известность низостью души,

Во всех альбомах притупивший,

St.-Рriest, твои карандаши;

В дверях другой диктатор бальный

Стоял картинкою журнальной,

Румян, как вербный херувим,

Затянут, нем и недвижим,

И путешественник залетный,

Перекрахмаленный нахал,

В гостях улыбку возбуждал

Своей осанкою заботной,

И молча обмененный взор

Ему был общий приговор.

А «перекрахмаленный нахал» столь ничтожен, что о нем даже не говорят, а только обмениваются многозначительными взглядами:

И молча обмененный взор

Ему был общий приговор.

Кого только нет в этой строфе! И Проласов (Пролазов – придуманная фамилия – символ карьериста, который всюду «пролезает»), и карикатурист