Ев – гений О! Не – гин - Михаил Семенович Казиник

подло, мелко, мерзко, лживо! Учитесь смеяться над собой! Над своими недостатками. И будьте бдительны! Стройте дороги! Уберите из правительства Фляновых! Взяточников и шутов! Учите и учитесь не «чему-нибудь и как-нибудь».

…У нас еще столько предметов для обсуждения…

Но прежде – строфа, которую Пушкин убрал из последующего издания. И которую либреттист П.И. Чайковского Шиловский достал и подарил мужу Татьяны Лариной князю Гремину. У Пушкина никакого князя с именем Гремин нет. А в опере Чайковского есть. И это совершенно замечательный образ. Когда пушкинская Татьяна отказывает Онегину и говорит: «Но я другому отдана, / Я буду век ему верна», то для большой части российского общества времен Пушкина фраза Татьяны вполне понятна. Она мужняя жена. Перед Богом и людьми. И к тому же девочка из российской провинции. В юности воспитанная на идеальном герое Ричардсона. А вот во времена Чайковского уже была Анна Каренина. И в российском обществе шли дискуссии на тему поведения Карениной. И для того чтобы оправдать ту же фразу Татьяны о верности мужу, необходимо было создать образ не абстрактного мужа Татьяны, безликого и безымянного, а конкретного другого. Дать ему имя, образ и текст. Вот этим гениальным пушкинским текстом я и хочу подытожить впечатления Татьяны от всего, с чем она столкнулась в своей жизни.

Гремин, Онегин и Татьяна на балу

Вот о чем рассказывает Онегину Гремин (супруг Татьяны в опере Чайковского):

Любви все возрасты покорны,

Ее порывы благотворны

И юноше в расцвете лет,

Едва увидевшему свет,

И закаленному судьбой

Бойцу с седою головой!

Онегин, я скрывать не стану,

Безумно я люблю Татьяну!

Тоскливо жизнь моя текла;

Она явилась и зажгла,

Как солнца луч среди ненастья,

Мне жизнь, и молодость, и счастье!

Среди лукавых, малодушных,

Шальных, балованных детей,

Злодеев и смешных и скучных,

Тупых, привязчивых судей,

Среди кокеток богомольных,

Среди холопьев добровольных,

Среди вседневных модных сцен,

Учтивых ласковых измен,

Среди холодных приговоров

Жестокосердой суеты,

Среди досадной пустоты

Расчетов, дум и разговоров,

Она блистает, как звезда

Во мраке ночи, в небе чистом

И мне является всегда

В сиянье ангела лучистом.

Скажите сами, разве это не итог того, что мы обсудили, увидели, услышали в этой главе? О гостях в провинции на именинах Татьяны, о мирах Москвы?

И каким замечательным получился князь Гремин в опере Чайковского. Как он все знает и чувствует, какой он достойный человек. Вот какому ДРУГОМУ ОТДАНА Татьяна! Вот кому она будет ВЕК ВЕРНА!

Глава четвертая

Чайковский и Пушкин

1

А теперь вернемся к бедняге Ленскому.

В моей книге «Парадоксы гениев» есть огромная глава, которая называется так: «Размышления о Ленском. Парадокс: почему Пушкин не осуждает Онегина». Я отсылаю вас к этой главе. А здесь только кратко, хотя в данном случае кратко – это опасно. Ведь то, что я утверждаю в ней, на сто процентов расходится с устоявшимся мнением. Летят представления не только о Ленском, но и о дуэли, о степени вины Онегина. Если вы детально и подробно пройдете со мной все тонкости текстов о Ленском, его поэзии, его выборе возлюбленной, его учебе, месте его захоронения, то придете к неожиданному выводу: Онегин НЕ УБИВАЛ Ленского, поскольку Ленского НЕ СУЩЕСТВУЕТ!!!

– Вот это да! – скажет читатель. – Как не существует?

Да, много странностей. Во всем.

Онегин СУЩЕСТВУЕТ! Хотя… без матери, с описанным всего в четырех строчках отцом, с невероятным распорядком жизни в Петербурге. Онегин изменился в течение этих лет. В конце он полон страданий. Автор либретто лирических сцен Чайковского «Евгений Онегин» даже написал совершенно ужасные слова, которые Онегин, получивший отказ от теперь уже любимой им Татьяны, произносит в завершение оперы: «Позор! Тоска! О, жалкий жребий мой!» Если бы у меня спросили, как закончить оперу, то я бы немедленно выбросил эти заключительные слова. Они НАСТОЛЬКО некстати, что я обычно останавливаю видеозапись оперы после этих фраз:

Онегин

Нет, не можешь ты меня отринуть!

Ты для меня должна покинуть всё, всё!

Постылый дом, и шумный свет, —

Тебе другой дороги нет!

О, не гони меня, молю!

Ты любишь меня!

Ты жизнь свою напрасно сгубишь!

Ты моя, навек моя!

Татьяна

Я удаляюсь!

Онегин

Нет, нет, нет, нет!

Татьяна

Довольно!

Онегин

О, молю: не уходи!

Татьяна

Нет, я тверда останусь!

Онегин

Люблю тебя, люблю тебя!

Татьяна

Оставь меня!

Онегин

Люблю тебя!

Татьяна

Прощай навеки!

Онегин

Ты моя!

(Татьяна уходит.)

Вот на этом останавливаю запись! Не могу!!! А что бы я сделал в подобном контексте? Здесь прозвучал бы… выстрел. Онегин потерял все! Друга, любовь, будущее…

Я бы вообще переделал либретто. Но… во-первых, никто мне этого не позволит, а во-вторых, я не смогу наступить на горло собственной юности, когда опера Чайковского стала моим путеводителем в мир искусства. Тогда я не был столь требователен и подробен. Я упивался сценой письма Татьяны, испытывал потрясение, слушая арию Ленского, был уверен (как и многие), что большей красоты, драматичности, печали и быть не может. Несколько позже я удивился, не найдя у Татьяны Чайковского причин ТАК влюбиться в Онегина, который при первой же встрече с ней и в первом разговоре рассказывает о радости в связи со смертью дядюшки, который был «самых честных правил».

Вот фрагмент из либретто:

(От пруда к дому медленно идут

Татьяна и Онегин, за ними поодаль – няня.)

Онегин (Татьяне)

Мой дядя – самых честных правил.

Когда не в шутку занемог,

Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог.

Его пример – другим наука.

(Уже на террасе.)

Но, боже мой, какая скука

С больным сидеть