Боги ушли, твари остались - Михаил Владимирович Рогожин

Ульрих взял из его рук чемодан, и все трое вышли из дома.

До самого Берлина Аделия не проронила ни слова. Франц был тоже не разговорчив. Лишь Ульрих трещал не переставая, рассказывал о скакунах, которых они до войны выставляли на скачки.

На берлинских улицах Франц стал высматривать свободное такси.

— Останови здесь.

— Зачем?

— Дальше мы поедем на такси, — и ничего не объясняя, вылез из автомобиля.

Аделия молча последовала за ним. Пыхтя от удивления, Ульрих достал чемодан из багажника и потащил его к стоявшему такси.

— А что сказать хозяину?

— Что у нас изменились планы. А в остальном очень ему благодарны.

Франц буквально втолкнул Аделию в салон такси. Подождал, пока таксист уложит чемодан и на вопрос:

— Куда едем?

Громко, чтобы слышал Ульрих, объявил:

— В Груневальд!

— Так я бы вас отвёз, — спохватился тот.

— Спасибо, дорогой Ульрих, вы и так оказали нам большую услугу, — и потрепал его по плечу.

Уже в машине Франц объяснил водителю, что сначала нужно заехать в отель «Эден» на Будапестерштрассе.

— Как скажете, — пожал плечами таксист.

— Зачем туда? — шепнула Аделия.

— Подальше от глаз Ульриха.

Франц несколько раз оборачивался, чтобы убедиться, что бежевый опель «Олимпия» не сел им на хвост.

Таксист остановился возле входа в «Эден». Франц предупредил водителя:

— Подождите, я устрою даму, и поедем дальше.

Когда вылезли из машины, Аделия спросила:

— Что я буду здесь делать?

— Сидеть в номере и не высовывать нос. На этаже есть буфет, с голода не умрешь. Вот, возьми пятьсот марок, тебе хватит.

Аделия спрятала деньги в сумочку. Известие о том, что Франц оставляет её одну, не только не испугало, но даже обрадовало.

— Долго мне здесь скрываться?

— Пока не объявлюсь.

— А ты куда?

— Есть места, — уклончиво ответил Франц.

Швейцар открыл перед ними массивную дверь отеля.

Глава одиннадцатая

Единственное окно комнаты выходило во двор-колодец. Всего в нескольких метрах напротив настежь было открыто окно чужого номера. Несмотря на солнечный день, здесь царил полумрак. Аделия сидела в кресле, курила и безучастно смотрела на чемодан, раскрытый у её ног. Нужно было развесить в шкаф платья. Но на это не было ни сил, ни желания. Да и какая разница, если за ней скоро придут? Кто конкретно, она не знала. Либо Альфред заявит в гестапо, либо сбежавший Франц доложит в Центр, что агент Литораль провалилась и её нужно уничтожить. Впрочем, о себе думать не хотелось. Внезапное решение Альфреда отправить её назад в Берлин явилось для Аделии полной катастрофой. Хотя на что она могла рассчитывать после своего признания? Но сейчас её заботило совсем другое. Она мучительно переживала разочарование, постигшее их обоих в постели. Секс, который был естественным выражением обоюдной любви, превратился в настоящее препятствие всплеску их чувств. В глубине души Аделия была уверена, что именно это, а не её признание вынудило Альфреда расстаться с ней. Она испытывала к нему безумную жалость. И нежность. Как же она не успела объяснить ему, что это не главное? Без секса она научилась жить. А вот любовь ни на секунду не выпускала из своего сердца. Даже Лиде Померанец полновластно завладевшей её телом, не удалось вытравить это чувство. А уж как она старалась! Ревновала, словно Альфред был где-то рядом. Не могла смириться с тем, что Аделия отказывалась полностью принадлежать ей. Между ними происходила изматывающая внутренняя борьба. Лида давила на психику методично, безжалостно, безапелляционно. Аделия сопротивлялась молча. Выяснилось, что она стала достойной ученицей своей подруги. За внешней хрупкой оболочкой формировалась жесткая неуступчивая натура, быстро овладевающая навыками манипулирования человеческим сознанием. В какой-то момент обе превратились из учителя и ученицы в спарринг-партнеров. Аделия на интуитивном уровне перенимала приемы психологического воздействия, базировавшиеся на учении неведомого учителя танца. Лида чувствовала, что девушка научилась ставить защиту и не пускать её дальше обозначенных границ. Однажды она сказала: «Когда-нибудь жизнь поставит тебя в такие жёсткие рамки, что в тебе откроется неведомая сила разрушения и повелевания, которая не будут знать преград».

— Куда уже жёстче, чем здесь, — пожала плечами Аделия.

— Куда жёстче? … здесь, почитай, курорт. Монастырь с цепными псами. Они могут мучить наше тело. Но ничтожны перед нашем сознанием. Самая страшная боль — боль души. Она возникает тогда, когда все остальное уже умерло.

— Ты о чём?

— О том, сколько впереди ждёт тебя разочарований. Когда-нибудь твоя жизнь перевернётся с изнанки на лицевую. Будешь нежиться в мехах и бриллиантах, а в тяжкие минуты вспоминать, как легко и хорошо тебе было здесь, рядом со мной, окружённой моей любовью и заботой…

— О таком и думать-то смешно.

— А ты не думай. Само всё образуется.

— Сгинем мы тут, — обреченно констатировала Аделия. В отличие от Лиды ей и в голову не могли прийти подобные мысли. Монотонная череда дней не оставляла по себе никакой памяти. После изнасилования лагерное начальство, а вслед за ним и вертухаи делали вид, что вообще не замечают её. Она стала самым настоящим придатком бани. Зэчки относились к ней с лёгким презрением, как к любовнице Лиды Померанец. И хоть ничего зазорного в этом не находили — ползоны жили семьями, все же по-женски завидовали. Но авторитет Лиды не позволял распускать языки. Аделия свыклась с такой растительной жизнью и лишь бессонными ночами давала волю своим воспоминаниям. Поэтому разговоры о будущем не вселяли в неё надежду, а значит, не о чем было и мечтать.

Нужно отдать должное Лиде, она об этом говорила как бы вскользь, как о само собой разумеющемся. Возможно, просто хотела показать, что знает больше, чем следует обычному человеку. Однажды на вопрос Аделии — «а что ждет тебя?», уклончиво ответила:

— Ничего. Я вещь в себе. Внешние изменения жизни меня не интересуют.

— И всё же, ты выберешься отсюда? — настаивала Аделия.

— Здесь я в безопасности, — призналась Лида — в мире существует несколько могущественных людей, которым лучше не напоминать обо мне.

— Где они?

— Один за высокой стеной, другой высоко в горах… А еще жив мой учитель, изгнавший меня. Если я окажусь на свободе, нам с ним будет тесно.

— В одной квартире?

— На одной земле.

От таких признаний Лиды Аделии становилось не по себе. Она достаточно прониклась мощью нечеловеческих способностей подруги. Ощущала её доминирующее влияние на психику окружавших её людей. Знала, что ей ничего не стоило повелевать не только зэчками и вохровцами, но и лагерным начальством. Подумать было страшно, куда и на кого могла распространяться её воля.

Сейчас в номере гостиницы «Эден» Аделия, со щемящей болью