Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С собой прошлым, ради себя нового.
Сердце в груди Айдека колотилось с бешенной силой, воздух казался густым и тягучим, и он никак не желал до конца наполнять его легкие. С силой выдохнув, фалаг вздохнул так глубоко, словно ему предстояло не дышать целую вечность, и почти рывком открыл дверь шагнув за порог, в мгновения ока превратившийся в черту, разрубившую его жизнь на две части.
Поднявшись наверх в их спальню и как можно тише открыв дверь, Айдек застыл. Ривна лежал на кровати, как всегда отвернувшись к стене. Зажатое между ног скомканное прокрывало обнажало поясницу и полные ягодицы. От лунного солнца её кожа казалась мертвенно бледной. На мгновение Айдек даже подумал, что если бы она умерла, то это и вправду решило бы все его проблемы.
Но Ривна была жива. Она засопела и поёжилась от сквозняка, пытаясь укрыться скомканным покрывалом. Айдек подошел и, расправив его, укрыл жену. Затем он подошел к столу, зажег свечу и достав чернила, стилус и пергамент, начал писать письмо. Буквы выводились у него совсем не охотно. Они рождались почти так же тяжело, как и слова на языке. И все же стилус скрипел, почти царапая выделанную телячью кожу, упрямо выводя всё то, что он никогда не рискнул бы произнести. Ведь предназначались эти буквы его отцу, и были они словами непослушания.
Наверное, хорошо, что у них с Ривной так и не появилось детей. Ведь иначе её семья, Мэладии, посчитали бы разрыв оскорблением, а отец точно запретил бы Айдеку развод. Слишком уж расчетливым и сухим человеком он был, чтобы прислушиваться к чувствам и уж тем более, чтобы позволить недоразумению, вроде своего первенца, порочить его репутацию и честное имя семьи.
Но тут у него всё же был шанс обойтись и без родового проклятья. И потому, прикрываясь их бездетностью словно щитом, он шёл против воли отца. Да, шёл письмом, которое его семья получит, когда Айдек будет уже маршировать по дорогам Нового Тайлара в сторону границы Диких земель. Но все же, это был бунт. Первый в его жизни. И сама эта мысль наполняла сердце Айдека восторгом наполовину с ужасом.
Дописав последние буквы, он трясущимися руками помахал письмом, дожидаясь пока высохнут чернила, а потом убрал его за пазуху. Письменный бунт был окончен. Теперь наступало время бунта словесного.
Подойдя к кровати, он сел на краешек и положил руку на бедро своей все ещё жены. И от этого прикосновения, от ощущения её жаркой кожи, его сердце сжала невидимая ледяная рука.
Проклятье… а ведь у них было и не только плохое. Да, она не понимала его и была вечно холодна, недовольна и ленива. Да, их союз так и не принес им детей. И всё же, они были семьей. Какой ни какой, но семьей. Мужем и женой, объединившими два рода. А ещё, она дарила ему тепло. Живое тепло другого человека. Пусть редко, но с ней Айдек был не так одинок. Лёжа рядом, обнимая, целуя, он даже бывал… нет, не счастлив. Счастье так и не поселилось в их сердцах. Но парою он чувствовал покой и в этом покое обретал опору, чтобы жить и действовать.
Первые лучи восходящего солнца прорезались сквозь открытое окно и упали на лицо Айдек. Вот и начался новый день. День, отведенный им под начало новой жизни. Его второе и главное рождение.
Ему больше нельзя было идти на поводу своих сомнений. Только не в этом. Он уже сто раз всё решил, сто раз подумал. И ему оставалось лишь одно – сказать всё это вслух.
– Ривна,– его голос прозвучал так тихо и хрипло, что Айдек и сам с трудом его узнал. Женщина чуть дернулась, но не проснулась.
Он вновь открыл рот, чтобы сказать громче, но язык подвел его, разом превратившись в безвольный кусок мяса, болтающийся во рту и не способный к рождению звуков.
Нет, он не сможет ей ничего сказать. Не найдет ни сил, ни смелости. Чтобы там не думал про себя Айдек, он так и остался безвольным молчуном. И всегда им будет. Такова была его суть. Его природа.
Тихо встав с кровати, он вернулся к столу и, достав ещё один лист пергамента, начал писать последнее прощальное письмо. Письмо для Ривны.
Глава двенадцатая: Мое хрупкое наследие
Деревянная лошадка на колесиках врезалась в арку из кубиков, разбросав по полу только что возведенную причудливую конструкцию. Маленький Эдо громко и звонко засмеялся, захлопав в ладоши.
– Ащё! Ащё! – хотя это была уже двадцатая конструкция сокрушенная внезапным кавалерийским наскоком деревянной игрушки, глаза мальчика светились искренней и неподдельной радостью.
Лежавший рядом с ним Первый старейшина Синклита сгрёб к себе разбросанные кубики и принялся заново строить из них здание. В этот раз у него получалось что-то вроде зиккурата, которые когда-то возводили цари государства Каришидов и пытались копировать их наследники в многочисленных осколках погибшего государства. Когда он был почти готов, синяя лошадка сокрушила все плоды трудов Шето Тайвиша. Такая же судьба постигла и построенную рядом башенку. И всякий раз, когда лошадка проносилась по полу, а очередная постройка деда превращалась в разбросанные цветные кубики, Эдо заходился звонким и таким очаровательным смехом, что у Первого старейшины сжималось сердце.
Поначалу Шето думал увлечь своего внука строительством. По его заказу были изготовлены цветные кубики самых разных форм и размеров, из которых легко можно было построить дома, крепости, мосты и башни. Но маленький Эдо совсем не желал строить и, похоже, не желал, чтобы что-то достраивал и его дед. Вместо этого он, немного подождав и понаблюдав за Шето, начинал сносить все его постройки, разбрасывая кубики. А когда он смекнул, что его любимые лошадки отлично справляются с ролью разрушителей, то и вовсе пришел в неописуемый восторг, в котором и пребывал уже около часа.
Так они и играли: Шето начинал возводить какую-нибудь замысловатую постройку, а Эдо сносил её одной
