Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев

то известный был – всякая шалупонь там собиралась. Ну а Эйн нам и говорит: «Не правильно, чтобы в добром доме жили злые люди». И свиток с печатью протягивает. А там… чудо! Оказывается, дом этот теперь наш – они с общиной деньги собрали и дом этот выкупили. Как, у кого, не знаю. Да и как бандюг убраться заставили, тоже тайна. Эйн так и не сказал. Ну а потом и прочие дела наши в гору, словно сами собой пошли. Мыловарню открыли и большой контракт подписали. Так что оберег он наш. От всех бед и невзгод оберег. Как и для многих людей в общине. Так что цени, что он тебя подметил. Благой он человек.

– Я и не знал ничего о нём.

– А то! Он у нас скромный. Сам о себе лишний раз не скажет. Но попомни мое слово, сынок,– быть ему следующим наставником. Элькария то хороший человек. Да только стар он уже и мысли его не туда общину уводят. Нет ничего благого в мученичестве. Бог от нас другого хочет.

– Дед, не осуждал бы ты наставника,– проговорил сидевший рядом крепкий лысый мужчина с низким скошенным лбом.– Ему общину не просто так вести доверили.

– Не просто. И путь верный он знал, спору нету. Да только может сбился он с него? А? Может по старости забыл, что тут за ужасы творились, и посему стал их так облагораживать? А может те дела для него тогда просто чужими были. Не подпускал он их к сердцу. А вот у меня всё по живому прошлось. И я никогда не забуду, к чему нас в прошлый раз привило смирение. Да и как забыть, когда на твоих глазах сестру воины насилуют, а потом в петле болтаться оставляют? Как забыть, как сына пятилетнего хоронишь, как брата по кусочкам собираешь? Как дом твой жгут и тебе со всей семьёй, на родной земле, год за годом скитаться приходится. Год за годом! Нет, такое не забудешь. Бога будешь молить, чтобы память отшибло, а все равно не поможет.

– Наставник говорит, что в той жертве было очищение от грехов,– уже менее уверенно произнес здоровяк. Айдек заметил, что разговоры за столом немного поутихли, и всё больше людей слушали старика.

– Значит, сам не знает, о чём говорит. Что, многие из камнемольцев свою скверну отринули, когда видели, как нас камнями забивают или живьем в угли бросают? Единицы! А остальные либо отмахнулись, либо позлорадствовали. Не было в такой жертве ничего от божьего замысла. Не мог Всевышний этого желать! Только торжество зла и грешников то было и ничего больше.

– А что праведные тогда должны были делать? От веры отречься? – проговорил юноша, которому на вид было лет пятнадцать.

– Сражаться они должны были! – старик в сердцах стукнул кулаком по столу.– Мечом чистить мир от торжества зла, как завещал нам сам Лиаф Алавелия!

– Сам ты тоже не сражался, дядя Кирот,– проговорил глава семьи Треоя, Келло.

– А должен был. И позор мой в том, что принял грех малодушия. Да только все наши наставники тогда в него впали и про мученичество говорили, а нам нужен был воин! Гнев Всевышнего направляющий на скверну! А Элькария, он…

– Волю бога не слышит?

– Сам знаешь, Келло. Да только есть подле него те, кто слышать умеют. И понимать тоже.

Фалаг невольно повернулся. Эйн Халавия сидел молча и мелкими глоточками пил вино из чаши, словно и не слушая разговора. После приступа он не притрагивался к еде и не пытался ни с кем заговорить, но Айдеку показалось, что по его лицу проскочила тень легкой улыбки.

Остаток ужина семья говорила в основном о делах и домашних хлопотах. Когда тарелки были чисты и люди начали расходиться по комнатам, Айдек, поблагодарив всех за трапезу, отправился к выходу. Оказавшись на улице, он вжался спиной в стену дома и с силой провел ладонями по лицу, словно желая стянуть его и выкинуть куда-нибудь в сторонку.

Многолюдные сборища, пусть даже и таких добрых и открытых людей, давались ему тяжело. На них фалаг всегда чувствовал себя молчаливым трупом. Но ничего. Уже скоро его ждет иная жизнь. Жизнь в окружении солдат, с которыми можно общаться и при помощи приказов, а не вести беседы. Это у него вроде как получалось.

Дверь позади него скрипнула и на улицу вышел Эйн.

– Ты был молчалив, друг.

Фалаг чуть было не рассмеялся. Слова ученика наставника точно попали в его мысли.

– Не обижайся Эйн, просто я косноязык… мне трудно даются слова и разговоры.

– Молчание есть добродетель,– мягко улыбнулся он.– Но люди эти добры и честны, и я надеюсь, что вечер среди них не был тебе в тягость.

– Совсем нет. Просто я… нелюдимый.

– Я понимаю тебя. Но я хочу, чтобы ты знал и помнил, что праведный никогда не будет один. Мы община и узы наши крепки. Каждый из нас всегда даст тебе кров и протянет руку помощи, ибо ты идешь с нами по одному пути. Таков наш завет и ниспослан он самим Богом.

– Я знаю и ценю это. Но вряд ли я ещё увижу этих людей. Я отправляюсь очень далеко. На новую границу. Уже завтра.

– Это ли тяготит твое сердце друг?

– Нет… совсем нет. Я сам хотел этого. Сам вызвался служить там.

– И все же я вижу, что груз тяжких мыслей тревожит твоё сердце. Ты знаешь, порой запертые внутри мысли начинают кусаться, словно голодные звери, но сказанные вслух, они обретают свободу птицы.

Похоже, Эйн Халавия и вправду умел читать людей. Ну или все переживания и сомнения Айдека были написаны на его лице, словно на листе пергамента. Тяжелые раздумья и вправду не отпускали фалага. Они были с ним весь этот вечер и многие дни до него. Они были заперты в его голове, не находя ни малейшего способа превратиться в высказанные слова.

Его семья была далеко, а друзей у Айдека как таковых не было. Так, пара человек в Хайладской крепости могли пропустить с ним в таверне по чашке вина, поболтав о всяких пустяках, но ни с одним из них он никогда бы не стал делиться своими сокровенными мыслями. Он бы просто не решился выплеснуть на них все то, что скрывалось внутри его души, боясь встретить черствость, непонимание, безразличие или даже смех. Ради этих слов, он и жаждал встречи с наставником. Но услышав его проповедь, он испугался и решил запереть их внутри.