О чём молчит Ласточка - Катерина Сильванова

с другой — ты мог бы уехать, вообще меня не спрашивая. Конечно, я тебя благословляю. Но не просто так. Я потребую две вещи: во-первых, перед отъездом ты должен познакомить меня с твоим Юрой. Имею же я право знать, из-за кого весь сыр-бор. А во-вторых, — начала мама серьёзно, но вдруг остановилась, с надеждой посмотрела на него и, растеряв всю строгость, протянула: — Вы же пригласите меня к себе погостить?

Услышав её последнее «требование», Володя рассмеялся.

Он остался у неё на несколько часов. Пусть поговорили они хорошо, настроение Володи не улучшилось — тревога за Юру не отпускала его. Тот так и не ответил ему на последнее сообщение.

Разумеется, мама заметила его состояние и, провожая, сказала:

— Ни о чём не беспокойся, сынок. Всё будет хорошо. Как говорится, всё перемелется — мука будет.

* * *

Мама не ошиблась. И правда перемололось. И правда от Володиных преград ничего не осталось, лишь мука. Последнее препятствие рухнуло. Но предстояло попрощаться с ещё одним важным в его жизни местом — офисом.

Володя пришёл сюда поздно вечером, когда все сотрудники разошлись по домам. Оказавшись в кабинете, опустошил ящики стола, сложил в коробку свои вещи. Сборы заняли не больше четверти часа, но Володя не был готов уйти так сразу.

Он прошёлся вдоль полок, постоял у окна. Сел на диван, на своё любимое место в левом углу, где с ежедневником и ноутбуком устраивался каждый раз, приходя к отцу на совещания. Улыбнулся, отметив, что, заглянув к нему осенью, Маша тоже села именно туда.

Володя посмотрел на входную дверь, заметил трещину на косяке и отвернулся — напоминание о дне смерти отца до сих пор причиняло боль. Сняв очки, он устало потёр глаза и бросил мимолётный взгляд на кресло. Его ножки отбрасывали жутковатую тень — казалось, будто под отцовским столом сидит гигантский паук. Володя ухмыльнулся. Весь этот кабинет — паучье логово, ведь отсюда тянулись нити паутины, которая опутывала не только его волю, но и всю его жизнь. И теперь Володе осталось только набраться сил оборвать эти нити. А сила у него была — любовь к Юре. Любовь, которая не оставляла ему другого выбора.

Володя вздрогнул от звука сообщения в ICQ, достал молчавший весь день телефон и прочитал:

«Мне так хочется снова играть. Люблю, когда ты восхищаешься мной, смотришь на меня с обожанием. Я так хочу всё это вернуть».

От этого сообщения Володя погрузился в омут тяжёлых мыслей об эмиграции. Он едва не утонул в них, а выбраться смог лишь благодаря вспышке алого заката.

Как бы ни было страшно, Володя справится с трудностями. Они справятся. Вместе.

Вспомнив о Юре, Володя прошептал его имя. Вдруг последний солнечный луч озарил всю комнату и погас. Стало темно.

Володя включил свет, улыбнулся — одним только своим присутствием в его жизни Юра помог избавиться от тяготивших его вещей, людей и отношений. Володя очень хотел тоже помочь ему, но не знал, как именно, ведь между ними пока ещё оставались тысячи километров.

Набирая сообщение в ICQ, Володя не спешил. Долго думал, перечитывал, что-то удалял, чем-то дополнял. Он всё равно остался им недоволен, но всё же решил отправить. Пусть текст казался местами пафосным, местами — очень нескладным, в нём заключалась правда, в него Володя вложил себя.

«Может быть, одного меня недостаточно, чтобы перевесить негатив в твоей карьере и чтобы твоя жизнь снова обрела смысл. Но у меня нет другого меня, и я отдаю тебе самое ценное, что имею. Я хочу, чтобы ты знал. Ты — самое яркое и самое лучшее, что случалось со мной за всю мою жизнь. Никогда, ни к кому, ни к чему и ни из-за чего я не испытывал столько любви, сколько испытываю к тебе, столько эмоций и счастья. Всё, что было до тебя и без тебя, — блеклое и пустое. Если ты когда-нибудь исчезнешь из моей жизни, я постараюсь жить дальше, но боюсь, что всё это потеряет всякий смысл. Я боюсь даже мыслей о таком будущем.

Я говорю это не для того, чтобы взвалить на тебя ответственность или вину. Просто я знаю, что в последнее время ты часто ругаешь себя и даже ненавидишь, стыдишься. И я пишу тебе эти слова, потому что ты просто не знаешь, какой ты на самом деле. Какой ты красивый в моих глазах. В любой момент: усталый, злой, грустный и даже пьяный. Ты для меня как солнце. Не в смысле дурацких прозвищ: пошлых солнышек, котиков и заек. А практически, буквально — мне без тебя нельзя. Что бы ты о себе ни думал, каким бы жалким ни представлялся себе, знай: ты для меня — всё лучшее на свете. В тебе вся красота моего мира».

Володя не ждал ответа, но получил его. Причём довольно быстро:

«Я люблю тебя. Когда ты приедешь?»

Володя нахмурился.

«Юр, я же писал тебе днём — в выходные».

Ответ на это сообщение пришёл не сразу. Лишь несколько минут спустя Юра, очень неразговорчивый сегодня, выдал целую тираду:

«В эти выходные? Ты не шутил? Ты правда приедешь? Я весь день сам не свой — так расстроился из-за заказа. Проспал до вечера, очухался, а тут такая новость!»

«Ты рад?»

«Господи, да! Конечно!»

Володя улыбнулся.

Он встал, ещё раз не спеша прошёлся по кабинету. Задумался, что забрать отсюда на память. Отвес — подарок заказчика? Отцовское пресс-папье — золотого льва? Он подошёл к серванту и вынул оттуда единственную по-настоящему дорогую для него вещь — семейную фотографию. Володя положил её в коробку и оглядел кабинет в последний раз.

Действительно в последний — он это чётко знал. Нет, конечно, когда Володя уедет, кабинет никуда не денется, не сгорит. Но перестанет принадлежать ему — скоро у этого места появится новый хозяин.

Свет в его бывшем кабинете горел ещё не менее часа и погас за секунду до того, как за Володей захлопнулась дверь.

* * *

Спустившись в зал ожидания берлинского аэропорта, Володя искал Юру в толпе суетящихся