Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

экспатриация куда-нибудь за пределы Соединённых Штатов стала единственной жизнеспособной альтернативой рабству. Даже такой искушённый человек, как Мэдисон, придерживался идеи колонизации чернокожих за пределы страны, хотя и с меньшей уверенностью. Он продвигал эту идею с 1789 года, когда впервые предположил, что убежище «может оказаться большим стимулом к манумиссии в южных районах США и даже дать лучшую надежду на прекращение рабства». Хотя после 1806 года вывоз чернокожих становился все более маловероятным, разговоры об этом продолжались и в конечном итоге привели к созданию Американского колонизационного общества в 1816–1817 годах. Идея о том, что сотни тысяч афроамериканцев могут быть переселены в другие страны, была ещё одной из многих иллюзий, которые питало поколение американцев-основателей.

ВНЕЗАПНО страна стала одержима расовыми различиями и проблемой освобождённых негров. Даже на Севере либеральная атмосфера первых послереволюционных лет испарилась, и белые начали реагировать на растущее число освобождённых негров. Даже либеральный священник с Севера отказался венчать смешанные пары, опасаясь, что такие «смеси» в конечном итоге создадут «разноцветную расу» в городе Филадельфия. В 1804 и 1807 годах Огайо требовал от негров, въезжающих в штат, внести залог в пятьсот долларов, гарантирующий их хорошее поведение, и предъявить судебные свидетельства, подтверждающие их свободу. Чиновники из Пенсильвании, которая ранее была центром аболиционизма, беспокоились о последствиях миграции в их штат всех освобождённых южных рабов. «Когда они прибывают, — заявил один из жителей Филадельфии в 1805 году, — они почти всегда предаются разврату и распутству, к большому раздражению наших граждан». В том же 1805 году толпа белых прогнала группу собравшихся чернокожих с празднования Четвёртого июля в Филадельфии, положив тем самым конец тому, что всегда было двурасовым праздником в Городе братской любви. Хотя Массачусетс быстро освободил своих рабов, теперь в штате были приняты законы, запрещающие межрасовые браки и изгоняющие всех чернокожих, не являющихся гражданами того или иного штата.

В Нью-Йорке во втором десятилетии XIX века законодательное собрание, в котором доминировали республиканцы, лишило права голоса свободных чернокожих, которые долгое время им обладали, отчасти потому, что были чернокожими, а отчасти потому, что были склонны голосовать за федералистов. Нью-йоркские федералисты, естественно, выступали за имущественный ценз для участия в выборах и не возражали против участия в выборах чернокожих, которые могли соответствовать имущественному цензу. Республиканцы, напротив, выступали за равные права и всеобщее избирательное право для мужчин, но именно по этой причине не могли допустить, чтобы чернокожие голосовали наравне с белыми. В то самое время, когда нью-йоркские республиканцы-джефферсонцы отказывали в праве голоса чернокожим избирателям с большим стажем, они способствовали незаконному голосованию ирландских иммигрантов, которые ещё не были гражданами, зная, что такие недавние переселенцы будут голосовать за демократов-республиканцев. Таковы странные и порочные последствия республиканского равенства и демократии.

Белые на Севере стали копировать Юг, разделяя расы так, как не делали этого раньше. Свободные чернокожие проживали в отдельных кварталах и в отдельных секциях театров, цирков, церквей и других мест. Большинство американцев, как северян, так и южан, стали считать Соединённые Штаты «страной белых людей».

Смогут ли штаты молодой республики удержаться на плаву между рабством и свободой? Этот тревожный вопрос омрачал весь пыл и оптимизм американцев начала девятнадцатого века.

15. Восходящая слава Америки

Несмотря на доблестные попытки Джефферсона оправдать американский гений, ко второму десятилетию XIX века многие задумались о том, что шутки европейцев о том, что Америка — это культурная пустошь, в конце концов, оказались слишком точными. Где были великие писатели, великие художники, великие драматурги? Несмотря на большие надежды 1790-х годов и обещание стать самой просвещённой нацией в мире, Америка, казалось, была неспособна создать что-либо художественное, что привлекло бы внимание Европы. «Кто читает американскую книгу? или ходит на американскую пьесу? или смотрит на американскую картину или статую?» — усмехался британский критик Сидней Смит в 1820 году. Оглядываясь назад, Ральф Уолдо Эмерсон соглашался с тем, что страна не смогла реализовать свои прежние художественные обещания. Он считал, что поколение его отца практически ничего не внесло в американскую культуру, и уж точно не в Массачусетсе. «С 1790 по 1820 год, — говорил он, — в штате не было ни одной книги, ни одной речи, ни одного разговора, ни одной мысли».

Последующие поколения американцев пытались объяснить случившееся. Новая нация, говорили они, была слишком провинциальной и слишком зависимой от европейских и английских форм и стилей, чтобы создать самобытную американскую культуру. Американцы в начале Республики, утверждали они, были слишком невольны, чтобы использовать местные материалы, и слишком робки, чтобы создать настоящую родную культуру; вместо этого, по словам Оливера Уэнделла Холмса, им пришлось ждать обращения Эмерсона «Американский учёный», чтобы провозгласить свою культурную независимость от Старого Света.

Однако общепринятое мнение о том, что американцы первого поколения ранней Республики были слишком провинциальны и подражали Европе, разделяемое многими современными поколениями учёных, неверно истолковывает культурные цели американских революционеров. Революционные лидеры никогда не собирались создавать оригинальную и своеобразную культуру коренного населения. Несмотря на все их разговоры об американской исключительности и американских добродетелях в противовес европейской коррупции, они стремились не отрезать себя от культурного наследия Европы, а принять его и, по сути, воплотить в жизнь. Ошибочно рассматривать послереволюционное подражание Америки Европе как наследие беспомощной зависимости, доставшееся ей от колониальных времён. Американцы подражали европейским стилям и формам не потому, что по своей наивности не могли поступить иначе, а потому, что хотели этого. Их участие в европейской или английской культуре в первые годы новой республики было намеренным, предпринятым с уверенностью и без извинений. Их революция была в значительной степени международным делом, попыткой воплотить космополитические мечты эпохи Просвещения.

Действительно, поколение революционеров было таким же космополитичным, как и все остальные в американской истории. Революционеры, безусловно, были патриотами, но они не были одержимы, как некоторые более поздние поколения, стремлением отделить Америку от широкого русла западной цивилизации. Революционные лидеры видели себя частью международного интеллектуального сообщества, «республики букв». «Почему в Америке не может быть создана республика букв, а также республиканское правительство?» — спрашивал Джереми Белкнап в 1780 году. «Почему бы не создать Конгресс философов, а также государственных деятелей?» Америка должна «блистать как госпожа наук, а также как убежище свободы».

Республика букв не только основывалась исключительно на заслугах, но и выходила за пределы национальных границ. Американская революция, возможно, и разделила Британскую империю, говорил Бенджамин Раш, но она «не пробила брешь в республике букв». Несмотря на войну, американцы охотно принимали британских учёных в Американское философское общество. «Наука и