Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

литература не принадлежат ни к одной партии, ни к одной нации», — говорил Джон Адамс. Когда Бенджамин Франклин был министром во Франции во время Революционной войны, он выдал английскому исследователю капитану Джеймсу Куку документ, защищающий его от американских грабежей на море во время плавания 1779 года. Франклин сказал всем командирам американских кораблей, что они должны рассматривать всех английских учёных не как врагов, а «как общих друзей человечества». Когда американский капитан захватил британский корабль с тридцатью томами медицинских лекций, Вашингтон отправил их обратно в Англию, заявив, что Соединённые Штаты не ведут войну с наукой. Джефферсон оправдал отправку семян французскому сельскохозяйственному обществу в нарушение собственного эмбарго тем, что «эти общества всегда находятся в мире, как бы ни воевали нации. Подобно республике писем, они образуют великое братство, распространяющееся по всей земле, и их переписка не прерывается никакой цивилизацией».

Принадлежность к этому трансатлантическому интеллектуальному братству позволила некоторым американцам, таким как художник Роберт Фултон и поэт Джоэл Барлоу, провести большую часть своей зрелой жизни за границей без какого-либо чувства экспатриации. И это позволило многим американцам, к удивлению последующих поколений, принять культурную общность художников Джона Синглтона Копли и Бенджамина Уэста, а также учёного графа Румфорда, несмотря на их лояльность Великобритании.

Однако американские революционеры намеревались быть не просто участниками этой «республики писем», они стремились стать её лидерами. Многие из них верили, что факел цивилизации передаётся через Атлантику в Новый Свет, где ему суждено гореть ещё ярче. А почему бы и нет? У Америки было всё для этого, заявил Джоэл Барлоу в 1787 году: «Предприимчивый гений народа обещает быстрое совершенствование всех искусств, украшающих человеческую природу».

В свете их прежнего колониального статуса и широко распространённых ранее заявлений о культурной неполноценности их предположение о том, что они станут культурными лидерами западного мира, мягко говоря, шокирует. Тем не менее, свидетельства того, что революционные лидеры и художники видели Америку местом, где в конечном итоге будут процветать все лучшие виды искусства и науки, просто неопровержимы.

Газеты, проповеди, ораторские выступления, даже частная переписка были наполнены восторженными видениями будущих американских достижений во всех областях знаний. Когда революционеры говорили о том, что «ступают на республиканскую землю Греции и Рима», они имели в виду не только то, что возведут республиканские правительства, но и то, что со временем у них появятся свои Гомеры и Вергилии, по словам историка Дэвида Рамзи, свои «поэты, ораторы, критики и историки, равные самым знаменитым из древних содружеств Греции и Италии».

Такие мечты, какими бы напыщенными они ни казались в ретроспективе, были основаны на передовой научной мысли того времени. Это обоснование подрывало укоренившееся в мнение Буффона о том, что Новый Свет — нежелательная среда обитания человека, и придавало американцам уверенность в том, что они совершат свою революцию. Они знали, как отмечал философ Дэвид Хьюм, что свободные государства поощряют обучение населения, а образованное население — лучший источник гениев и художественных талантов. Но более важной для убеждения американцев в том, что они могут стать будущими художественными лидерами мира, была идея translatio studii, древнее представление о том, что искусство и наука неизбежно движутся на запад.

С начала восемнадцатого века некоторые американцы мечтали о том, что искусство уже на пути в их дикие земли. Даже основание Йельского колледжа в начале века доказало Джеремайе Даммеру, что «религия и вежливое обучение путешествуют на запад с момента своего первого появления в мире». Он надеялся, что искусство «не успокоится, пока не найдёт своё главное пристанище в нашей части света». После публикации в 1752 году «Стихов о перспективах распространения искусств и обучения в Америке» епископа Беркли (первоначально написанных в 1726 году) все больше американцев стали верить, что будущее принадлежит им. Все знали, что цивилизация и искусство неуклонно двигались на запад — от Ближнего Востока к Греции, от Греции к Риму, от Рима к Западной Европе, а теперь, писал Беркли,

На запад уходит курс империи,

Первые четыре акта уже прошли,

Пятая завершает драму дня;

Самое благородное детище времени — последнее.

В последующие десятилетия поэма Беркли перепечатывалась практически во всех американских газетах и журналах, и все больше американцев убеждалось, что искусство вот-вот переместится из Западной Европы в Америку, где будет процветать как никогда прежде. Уже в 1759 году несимпатичный британский путешественник Эндрю Бернаби отметил, что колонисты «с нетерпением и радостью ожидают того судьбоносного момента, когда Америка даст закон всему остальному миру».

Эта тема translatio studii стала настолько привычной для американцев XVIII века, что привела к появлению нового литературного жанра — поэмы «Восходящая слава Америки», в которой, кажется, пробовал свои силы каждый джентльмен с литературными устремлениями. Самым известным произведением с таким названием — «Восходящая слава Америки» — стало стихотворение Филипа Френо и Хью Генри Брекенриджа, написанное в 1771 году при поступлении в Принстон. В нём они предсказывали, что со временем у американцев появятся не только собственные государства, «не менее прославленные, чем Греция и Рим древности», но и собственные Гомеры и Милтоны. Поэт Джон Трамбулл повторил ту же тему, предсказав, что художники, архитекторы, музыканты и писатели неизбежно найдут своё место в этой свободной и некоррумпированной стране:

На эту землю будут смотреть Стил и Аддисон,

Прежние славы сравнятся с новыми;

Какой-нибудь будущий Шекспир очарует подрастающий век,

И будет держать в волшебных цепях слушателей сцены.

Конечно, не каждый американский интеллектуал был уверен в способности Нового Света принять унаследованный факел западной культуры, а некоторые сомневались, что примитивные вкусы Америки смогут когда-либо поддерживать изящные искусства. Однако почти все, кто стал приверженцем Революции, приняли видение того, что Америка станет не только либертарианским убежищем от мировой тирании, но и достойным местом, где, по словам Эзры Стайлза, просвещённого президента Йеля, «все искусства могут быть перенесены из Европы и Азии и расцвести с… усиленным блеском».

РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ, разумеется, так и не увидели воплощения этих мечтаний. Действительно, разрыв между тем, на что они надеялись, и тем, что на самом деле произошло в искусстве, был настолько велик, что многие историки так и не смогли воспринять их мечты всерьёз. Однако было бы ошибкой отвергать их надежды на то, что Америка в конечном итоге станет хранилищем западного образования, как пустую болтовню. Американцы не только имели в виду то, что говорили, но их искренние попытки реализовать это значение оказали глубокое влияние на американскую