Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Имя Квинта Горация Флакка было хорошо известно Есенину. В черновом автографе «Ключей Марии» (ИМЛИ) он сослался на этого поэта в доказательство суждения о тривиальности человеческого, пусть даже творческого мышления, особенно по части конструирования нового: «Еще Гораций Флакк говорил о том, что “к человеческой голове приделать рыбье туловище, а вместо рук прикрепить хвостами двух змей возможно всякому”» (V, 294).

Художник Ю. П. Анненков вспоминал шутливую переделку темы Горациева памятника в ресторанной версии, и участником спонтанной литературной дискуссии становился Есенин:

«Пробкой» называлась бутылка вина, так как в живых оставалась только пробка: вино выпивалось, бутылка билась вдребезги.

Я памятник себе воздвиг из пробок,

Из пробок вылаканных вин!..

Нет, не памятник – пирамиду!

И, повернувшись ко мне: «Ты уверен, что у твоего Горация говорилось о пирамидах? Ведь при Горации пирамид, по-моему, еще не было?». [1660]

«Античные фигуры» ХХ века

Сам Есенин воспринимался некоторыми современниками как яркая античная фигура, персонаж классической мифологии. Так, Н. Д. Вольпин в воспоминаниях рассуждала, ссылаясь на характерные манеры поэта: «Нет, уж лучше пусть смотрит Нарциссом в зеркало на свои ржаные волосы, любовно их расчесывая, чем эта въевшаяся в душу мысль, будто все вокруг ненавидят его!». [1661] К мысли о представлении Есенина мифологическим Нарциссом Н. Д. Вольпин возвратилась еще раз: «…по-прежнему видеть не могу его самолюбование перед зеркалом. В моих глазах он “безлюбый Нарцисс”. И я подозревала: он знает это сам, и это его гнетет». [1662] Н. Н. Никитин описал свое восприятие поэта также в античном ключе: «Вот каким был Есенин. С тех пор я и поверил в миф, что за песнями Орфея шли даже деревья». [1663]

Литераторы Серебряного века, творя в начале ХХ столетия или рассуждая о той эпохе, и помимо фигуры Есенина (но иногда при упоминании о нем) применяли античные образы по отношению к современникам, находя в них отдаленное сходство с древнегреческими и римскими богами и героями. Так, Всеволод Рождественский характеризовал одну из ведущих писательниц, содействовавших вхождению Есенина в петербургскую литературу: «Для Зинаиды Гиппиус – пифии и вдохновительницы этого салона – появление Есенина оказалось долгожданной находкой». [1664]

В начале ХХ века в литературной среде были общеупотребительны античные метафорические образы-иносказания. Так, Н. Д. Вольпин указала на петроградское жаргонное название извозчиков, еще бытовавшее в 1924 г.: «Подрядили двух “центавров”, как любили здесь называть извозчиков… <…> Решает Есенин и втаскивает “Брокгаузиху” в пролетку, и без того уже переполненную. Чуя щедрые чаевые, “центавр” не спорит». [1665] Наименование извозчиков пошло от центавров – то есть кентавров, по преданию, дикого фессалийского племени, отличавшегося животными наклонностями, которое прогнали из Фессалии лапифы. Примерно с 500 г. до н. э. кентавров стали изображать как гибрид человека с лошадью (ср. севернорусского Полкана-богатыря), их происхождение вели от Иксиона и Нефелы или Зевса в образе лошади и Дии, жены Иксиона. В мифологии кентавры известны своими битвами: с Гераклом, а также на свадьбе Пирифоя из-за дерзкого обращения лапифов с женщинами. [1666] Древнегреческая легенда связала созвездие Центавр из 389 звезд южного полушария, видимое невооруженным глазом в наших широтах, с мифом о Хироне, сыне Хроноса и Филиры, наставнике Геракла, «изобретателе» созвездий, самом мудром и доброжелательном среди всех центавров. Центавр изображали на старинных небесных картах держащим Волка (соседнее созвездие) и тирс или же лекарственное растение в другой руке. [1667] Пирс – жезл Диониса, увитый травами.

Дыхание далекой античности: Айседора Дункан

Есенину довелось и в личной жизни ощутить на себе дыхание далекой античности: его супруга Айседора Дункан организовала детскую школу танцев в древнегреческом стиле. Сохранились фотографии А. Дункан с ее ученицами в одеяниях наподобие туники. Еще задолго до знакомства с Есениным Айседора Дункан прославилась своей школой пластического танца в эллинистическом стиле. В. Ф. Ходасевич отзывался в рецензии («Московская газета», 19 окт. 1911): «Конечно, это не пресловутое “возрождение Эллады”, о котором так много писалось в связи с танцами Дункан: такое возрождение в наши дни было бы слишком необъяснимо. Нет, думается, что для г-жи Рабенек и для ее учениц их танец, вернее, их студия, такая не похожая на весь окружающий мир, есть нечто большее, чем художественная работа; в эту студию бегут они от жизни, как в тихую и светлую нирвану, в небытие». [1668] В. Ф. Ходасевич в письме к Г. И. Чулкову от 15 декабря 1914 г. образовал окказиональный глагол « дунканировать » от фамилии известной танцовщицы-«босоножки» как воспоминание об отголосках эллинистической культуры: «У барышень милые, простые лица, все они продают цветки, флажки, значки и жетоны в пользу раненых, а не дунканируют». [1669]

Есенин отчетливо осознавал, что мировая слава сопутствовала Дункан, окутывавшей на своих выступлениях зрителей дуновениями утраченной навсегда античности. Аналогично воспринимали заморскую танцовщицу современники поэта. Всеволод Рождественский писал о пребывании балерины в Москве:

Айседора Дункан, талантливейшая возродительница античного танца, приехала в Советскую Россию по приглашению А. В. Луначарского летом 1921 года. <…> Дункан уверила Анатолия Васильевича в том, что танцы Древней Греции, гармония здорового духа и тела возможны, с ее точки зрения, не в дряхлой Европе, а только в молодой России. [1670]

Г. В. Алексеев привел высказывание Есенина, также подпавшего под чары искусно возрождаемой древней культуры:

И три тысячи лет минуя, в амфитеатрах дешевого гранита воскрешаете… Элладу. Ну, что ж! Хлопайте Айседоре Дункан, считайте за счастье «что-то пережить» на ее спектаклях, а я вот возьму, да на этой Айседоре… женюсь. [1671]

Всеволод Рождественский привел восприятие Есениным концерта, пытаясь передать атмосферу античности, словно бы надвинувшейся на московский зал, а заодно подчеркнул источник танцевального орнамента:

В античных туниках, с босыми ногами, они <танцовщицы-ученицы>, одна за другой, исполняли ритмические пляски, воспроизводившие рисунки чернофигурных греческих ваз. <…> Но затем начала свой танец Айседора Дункан. <…> Есенин широко раскрыл восхищенные глаза. Он, русский человек, в эту минуту и сам почувствовал себя на счастливых берегах древней Эллады, рождавшей богов и героев. [1672]

Н. В. Крандиевская-Толстая поделилась «античным» впечатлением, какое производила Дункан на берлинских прохожих в 1920-е годы в минуты сильнейших волнений:

Айседора встала и, отстранив меня от Есенина, закрыв голову шарфом, пошла по улицам, не оборачиваясь, не видя перед собой никого, – фигура из трагедий Софокла. [1673]

В России тогда же распространилась эпиграмма на античную тему, связанная с именем Есенина и его супруги. Неизвестно, достигло ли ушей поэта ироническое произведение и насколько его топонимика соотносилась с реальной географической картой заграничного вояжа высмеиваемых персонажей; текст привел В. П. Катаев в «Алмазном моем венце»:

Один из больших остряков того времени пустил по этому поводу эпиграмму, написанную в нарочито архаической форме александрийского шестистопника: «Такого-то куда вознес аэроплан? В Афины древние, к развалинам Дункан». Это было забавно, но несправедливо. Она была далеко не развалина, а еще хоть куда! [1674]

После лицезрения в 1921 г. российской публикой блистательных танцев в античном духе, продемонстрированных танцевальной студией А. Дункан, возникла идея запечатлеть светописью и контрастными тенями прекрасные женские фигуры в туниках. Классик русской пикториальной фотографии Александр Данилович Гринберг (1885–1979) создал серию пластических фотоэтюдов на фоне архитектуры русского классицизма в подмосковных усадьбах Царицыно, Марфино, Архангельском, Никольском-Урюпино, Кузьминки (1923) Фотовыставка «Античный спектакль в русской усадьбе» в Москве (Царицыно) в 2005 г.

Из обзора сочинений Есенина видно, что поэт отдавал явное предпочтение (за небольшим исключением) древнегреческой культуре, справедливо считая ее колыбелью цивилизации, ибо римские наука и искусство являлись ее наследниками.

Глава 12. Москва в творчестве и жизни Есенина: образ столицы и реальный город

Первый приезд в Москву и поселение в городе

Образ Москвы может быть рассмотрен во многих ипостасях. Это Москва как мифологема и реальность; как история и современность; как столица и мегаполис. Москва – город коренных москвичей и центр притяжения провинциалов. Москва имперская, революционная, нэповская и советская. Москва в разные календарные сезоны, в будни и праздники, в военное и мирное время. Москва, отраженная в фольклоре и запечатленная в литературе. Есенин творил собственный миф о Москве. Он наполнил его личными впечатлениями и рассказами родственников (в первую очередь отца) и односельчан. Поэт пережил и впитал в себя художественный конфликт «человек – город», основой которого стала Москва.