Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Борхес говорит: сюжетов всего четыре. На сцене – да, четыре. А за кулисой – один: без лица, Капитан. Не случайно Кафка не смог завершить эту новеллу.
Я говорю к тому, что не вчера и не вдруг в этой новой моей книге стихов возник взгляд в сторону Кафки. Хотя и другой, по-другому. Где они, например, с Лермонтовым в две смены работают на том свете в цветочной теплице, и маленькая беатриче пробивается сквозь асфальт.
Как раз хотел спросить вас о «сокровенных собеседниках», чей круг становится все уже. Какие книги вы читаете сейчас? Какие – перечитываете постоянно? Кого, возможно, порекомендуете из недавних открытий?
Боюсь, Саша, разочарую вас. Этот круг все менее касается литературы и искусства. В последние лет десять, мне кажется, самое сильное впечатление вызывают не они, а фильмы BBC, например, о дикой природе, о микромире, о том, где мы живем и что было еще вчера сокрыто от человека. И я думаю, для видящих, именно здесь – не только в эстетическом, этическом, но и в антропологическом смысле в целом – открывается поле приращений (и превращений), в том числе, и для литературы. Если не поздно. Здесь сдвиг, здесь проступает новая карта человека в мире, а не в горизонтах геополитики и пр., не умаляя их значения.
Поэтому в поездках в Индию вы так часто фотографируете животных, так пишите о них в Фейсбуке… У вас в новой книге есть стихотворение – да и не одно – по которому вас можно «заподозрить» в симпатиях к буддизму.
В тюремном дворике душигуляет разум.Дыши-дыши,не надышишься.Ах как она застенчива, душа – застеночек.Бежать-бежать,да не набегаешься.А обернешься – ни добра, ни зла,ни дворика.Ах весна-весна,руки за спину.В недавнем фильме «Лобстер» людей, превращая в животных, спрашивали, кем именно они хотели бы стать. Если бы спросили вас, чтобы вы ответили?
Прочел сейчас вашими глазами и подумал: да, действительно можно «заподозрить». Но я совершенно не там был, когда писал. Как, впрочем, и не в каких других «измах».
Фильм этот я не видел, а на вопрос этот давно себе ответил, хотя не думаю, что заслужил или заслужу стать этим неизъяснимым созданьем. Это голубые нильгау, самые крупные в Азии антилопы. Самцы в профиль, когда два их маленьких рога сливаются в один, похожи на средневековые изображения единорогов. Сейчас, в недавней Индии, мне удалось подойти к ним совсем близко, на расстоянье руки, и разговаривать… У меня было несколько текстов о них – и в стихах, и в прозе. Ну вот, чтобы долго не рассказывать, один, из этой новой книги, выходящей в этом году в «НЛО».
Нильгау, единорог,дымчатый великан,тело его плывет сквозь джунгли,перебирая под собойевангелистами,оставляя следы двуперстий.Он несет себя как сосуд,как меха на просвет с голубым вином,его шея почти исчезает в небе –там, где маленькая голова ибн синиоборачиваетсяиз семи времен:сумерки рая в глазах,и в горло воткнутый полумесяц.Он плывет меж сновидческими деревьями,он целует их мочки ушные в сережках,вглядываясь с исподу в рукописи листвы,смешивая языки –алые буквицы Рамаяны с зарослями Авесты.Его маленькие женщиныв бежевых сорочках держатся на виду, но поодаль,обмахиваясь веером тревожного света.Он чувствует их спиной,они восходят по хребтуи гаснут на губах.А когда встречаются двое,они становятся на колени,лицом к лицу,и мерно чокаются лбами,беседуя о девственницах.А те стоят поодальи слушают,как будто речь о них.У вас недавно вышла книга переводов – писем Джойса Норе. Я нигде не встречал до этого переводов, ничего не нашел – действительно никто и не пытался, не подступал к переводам? Только ли дело в не самом цензурном содержании – находясь в разлуке, Джойс с женой активно сублимировали в переписке – или же в общем равнодушии (русскоязычная биография Джойса вышла совсем недавно)…
Я бы сказал, не совсем переводов и не совсем Джойса. При том, что и то и другое верно – построчное следование семи его скандально известным письмам. Но, как говорил Парщиков, называвший перевод динамикой двойничества и промежутка: буквальный подход здесь – протокольный кошмар. Особенно в случае с Джойсом, дошедшем «до конца английского», если не языка вообще. То есть для начала работы с Джойсом хорошо бы, как минимум, находиться в соотносимой местности своего родного языка. Не говоря уж о вызове со стороны совершенной непереводимости содержания писем. При всем своем могуществе, русский здесь продолжает находится в крайне неловкой позе – между пошло застенчивыми эвфемизмами и матерщиной. Почти одновременно с моим (не)переводом в сети появился еще один, выполненный Татьяной Косоруковой и названный «Грязные письма», но это, скорее, подстрочник. Что же касается моей работы, я, как написано в предисловии, выбрал зыбкую траекторию – провести текст между тремя «гравитационными полями»: письмами, прозой Джойса и собственным восприятием. А в формальном отношении – переложение в нерегулярный стих, слегка осветлив джойсовскую тональность. Помимо предисловия и писем, в книге есть два моих текста – «Пула» и «Сны Триеста» о тех местах, где он в то время жил с Норой. Ну что сказать… я очень рад этой нежданной, изящно изданной книжке, даже больше. Надо же, благодаря Джойсу, язык русский наконец спел свою Песнь песней, в светлом упоенье. Шучу. А что касается «равнодушия», можно вспомнить Соснору: «В России всегда ненавидели поэтику. Верней, артистизм». К счастью, это не совсем так.
Вы занимаетесь столь разнообразным, что стандартный вопрос о творческих планах кажется не таким уж банальным… В середине 2000-х вы организовали в Москве клуб междисциплинарных дискуссий «Речевые ландшафты», выпускали литературный альманах «Фигуры речи», потом собирались создать творческий центр в предгорьях Гималаев… В последние годы вы этим уже не занимаетесь?
Да, но вот сейчас я вернулся из Индии с идеей нового проекта. Пока что я называю это для себя «Wild Life Ashram», или, если не уводить в ненужную сторону этим двусмысленным словом «ашрам», просто «Индийский домик лесника». А речь вот о чем. В штате Махараштра есть город Нагпур, а в нем площадь, которая называется «Zero miles», это нулевая точка Индии, ее географический центр. И во многом исторический, корневой. На
