Публичное одиночество - Никита Михалков

А Вы сами чего-нибудь боитесь?

Конечно. Много чего боюсь. Себя потерять боюсь, в первую очередь…

Понимаешь, я не хочу рассказывать людям – тем людям, которые на полном серьёзе сочувствуют этому лимоновцу и проклинают Михалкова, о жутком творческом одиночестве. О том, как не хватает ушедших – того же Паши Лебешева. О том, как трудно бывает, когда на тебя одного все наваливается и не у кого спросить совета…

У меня замечательные друзья, соратники, высочайшие профессионалы, один Леня Верещагин чего стоит, но все же есть вещи, так глубоко и почти невидимо запрятанные, что ощутить правильность пути можно, только протоптав все тропинки, долго и мучительно нащупывая правильную дорогу. И тут так нужны попутчики, которые понимают тебя и мучаются вместе с тобой…

Последний вопрос: насколько искренне Вы отвечали?

А ты сама не чувствуешь? (I, 129)

ЛИТЕРАТУРА

(2005)

Интервьюер: Как сын известного писателя, Вы не могли не начать заниматься литературой, писать книги.

Я с иронией отношусь к своему литературному творчеству.

Мне есть о чем рассказать. Но лень.

Вы иронично относитесь к себе как к писателю. А что еще у Вас вызывает такие же чувства?

Я сам… В этом мое спасение от бронзовения. (II, 50)

Детская литература

(2010)

Я в курсе кампании, развернутой в Интернете против присвоения Государственной детской библиотеке имени моего отца. Договорились уже до того, что будто бы Сергей Михалков душил детскую литературу.

Хорошо им ответила женщина, руководитель какого-то издательства: «Ну вот, Михалкова не стало, что же вы не несете свои потрясающие произведения, которые при его жизни не могли увидеть свет. Где они? Приносите – напечатаем!» (XV, 46a)

Русская литература

(2010)

Русская литература погубила Россию во многом очень. На мой взгляд. Хотя и не только на мой.

Интервьюер: Это интересная точка зрения.

Так же думает и Василий Васильевич Розанов, с которым я согласен в данном случае…

А почему русская литература погубила страну? Объясните мне. Это Вы имеете в виду конкретных людей? Чехова там, Бунина, я не знаю?

Я Вам скажу. Вот это ощущение себя виноватым, ощущение себя все время копающимся в том, как правильно или неправильно поступил. Ощущение, которое, с одной стороны, дает потрясающее смирение и возможность думать о другом человеке, который, как мы понимаем, есть не средство, а цель. Это величайшее достоинство русской литературы. А с другой стороны, это же самое привело к тому, что любое явление, которое не должно быть оспариваемо, скажем, как аксиома должно восприниматься, начинает все чаще и чаще подвергаться разъедающему и разрушающему сомнению.

Пример. Один.

Например, все отношение к православию. Ну в какой стране можно было в течение двух-трех лет лишить огромную страну с почти двухтысячелетней историей – православия, заставить взрывать собственные храмы, разграбливать их, сжигать иконы и закапывать живьем священников? В каком страшном сне?

Во Франции.

Что?

Во Франции во время революции 1789 года вешали священников и так далее.

Одну секундочку. Вы же видите различие между значением религии во Франции и в России?

Не знаю.

Знаете. Вы умный человек, Вы знаете.

Я умный, но, может быть, я не знаю всего.

Сегодня для Европы религия имеет большое значение?

Это другое.

Не-а. А откуда она выросла, эта Европа? Она выросла из той же самой Франции.

Ну, для некоторых стран имеет. Для Польши очень сильно чувствуется религия, да? В Испании – очень сильно. Во Франции – гораздо меньше.

Конечно. Но давайте только еще разделим следующее: католицизм и православие.

Разделим, конечно.

Разделим. А в этом случае я могу сказать, как мне кажется, что, скажем, православие намного ближе к исламу, чем к католикам. Именно поэтому Россия – реальный мост между Востоком и Западом. Только поэтому именно в России сосуществуют эти конфессии без всяких проблем, если они не надуманы.

Вот это отношение к православию, к священнику, к церкви, которое проявилось в эти постреволюционные годы…

Спровоцировано в том числе и русской литературой.

Вы считаете, что это литература?

В том числе русская литература, безусловно. (V, 24)

Современная литература

(2007)

Я столько не прочел из той великой литературы, что стараюсь восполнять это. Хотя что-то читаю и из современной.

Вы понимаете какая штука. Когда снимаешь кино, ты живешь в системе координат и ты вылавливаешь то, что так или иначе может войти в копилку. Не могу сказать, что я испытываю такое негодование по поводу современной литературы, как многие. Но могу сказать, что отсутствие той самой системы, о которой мы говорили, лишает вот эту литературу живого.

Она может быть стёбной, она может быть модной, она может шокировать, она может взбудоражить, она может вызвать адреналин.

Одна женщина, которая мне прислала письмо – она меня, кстати, ругала, – написала гениальную фразу: «Настоящее искусство – это то, что хочется услышать, прочесть или увидеть еще раз». Если вы перечитываете современную книжку второй раз, значит, она чего-то стоит. (XI, 3)

(2011)

Интервьюер: Ваше отношение к современной российской литературе. Не задумывались ли об экранизации кого-нибудь из современных авторов?

Пока таких планов нет.

С точки зрения кино интересен Алексей Иванов, хорош Захар Прилепин.

Вам нравятся книги Виктора Пелевина?

Пелевин – хороший писатель. Современный, лихой. Его книги будоражат мой ум, но оставляют абсолютно холодной душу. Он требует особого киноязыка, Пелевина нельзя – взять и снимать.

А Вы смотрели экранизацию «Generation П»?

Смотрел. Мне очень трудно смотреть кино, где мне некого любить, где никто никого не любит. Оно опоздало лет на восемь. А сегодня ничего нового я не вижу в кино про то, что здесь существовать можно только под кайфом. (XV, 51)

ЛИЧНОСТЬ

(1999)

Все зависит от личности.

Любое общество, любое государство, любая социальная система требуют определенных жертв в свою пользу. Переходить улицу на зеленый свет светофора – это тоже ограничение свободы.

А может быть, я хочу на красный?

Любое правило – это ограничение человеческих возможностей, потребностей, надобностей, инстинктов.