Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером того же дня Фриделинда побывала в опере. «Вечером я пошла в Государственную оперу на Волшебную флейту. В программке значились имена двух евреев: дирижера Лео Блеха и исполнителя партии Зарастро Кипниса. Когда я шла к расположенной у сцены ложе интенданта, у меня возникло ощущение повисшего в воздухе напряжения. Я волновалась не меньше исполнителей и ждала, как поведет себя публика. Напротив меня, в маленькой ложе просцениума, сидел Отто Клемперер, и выражение его лица также было озабоченным. Когда погасили свет и Блех встал за пульт, раздались бурные овации, доходившие до такого ликования, какого пресыщенная публика Государственной оперы еще ни разу не переживала. Еще до того, как Блех поднял дирижерскую палочку, ему приходилось вновь и вновь поворачиваться и кланяться публике. Потом публика сидела исключительно тихо до тех пор, пока не выступил Кипнис. В начале большой арии „В этих священных залах, где человека любит человек“ его голос зазвучал не очень уверенно, но потом он овладел собой, и голос наполнился теплотой и чувством. Моцарт возражал нацистам! По этому поводу немецкое общество по меньшей мере один раз набралось мужества громко и убедительно выразить свою симпатию еврею».
Очень трогательное воспоминание. Однако именно оно вызвало впоследствии сильное сомнение у Винифред. Когда в 1947 году она готовилась отвечать перед комиссией по денацификации, одним из главных документов, обличавших ее в связях с нацистами, стали мемуары ее дочери Огненное наследство, изданные по-английски в США, а позднее переведенные на немецкий и вышедшие в Швейцарии под названием Ночь над Байройтом. Тогда Винифред было важно поставить под сомнение любые опубликованные в книге сведения, чтобы доказать ее непригодность в качестве улики. В январе 1947 года она писала Титьену: «Верны ли эти данные? Была ли Волшебная флейта? Пел ли Кипнис? Дирижировал ли Блех?» Расследование показало, что 1 апреля Волшебную флейту в Берлинской государственной опере не давали. Ближайшей моцартовской постановкой, на которой могла побывать Фриделинда, было Похищение из сераля. Дирижировал Оскар Пройс, а из евреев участвовал Эмануэль Лист в роли Осмина. Фриделинда явно все напутала, а что-то, возможно, присочинила. Что касается набравшегося мужества немецкого общества, то это было литературное преувеличение: никакого массового выражения сочувствия евреям ни в день их бойкота, ни в последующие дни замечено не было.
* * *
В день, когда Гитлер принимал у себя в рейхсканцелярии Винифред с дочерью, в Нью-Йорке состоялось заседание комитета солидарности американских музыкантов с коллегами, подвергнутыми гонениям в Германии. Присутствовавший на нем Тосканини первым поставил подпись под телеграммой протеста правительству рейха. Геббельс запретил всем радиостанциям Германии транслировать выступления подписавших это обращение музыкантов.
Вскоре после посещения резиденции Гитлера, когда мать с дочерью еще находились в Берлине, Винифред, как писала Фриделинда, «получила от Тосканини телеграмму, где тот сообщал, что не сможет прибыть в Байройт из-за гонений, которым подвергаются в Германии среди прочих его еврейские коллеги. Она пришла в отчаяние, а когда позвонила Гитлеру и сообщила ему о случившейся катастрофе, ее всегда ясные голубые глаза подернулись скорбью, а лицо стало мертвенно-бледным». Из этого разговора, половину которого ей удалось услышать, Фриделинда поняла, что «Гитлер почувствовал себя обиженным, поскольку великодушно разрешил матери сохранить исполнителей-евреев». В результате Гитлер сам дал дирижеру телеграмму, а вслед за ней послал личное письмо. Ответ Тосканини привел его в ярость. В нем, в частности, говорилось: «Вы знаете о моей тесной привязанности к Байройту и том глубоком удовлетворении, которое я, „ничтожный“, испытываю, служа этому бесконечно обожаемому мною гению. Поэтому для меня стало бы горьким разочарованием, если бы некие обстоятельства перечеркнули мои намерения принять участие в ближайшем фестивале, и я надеюсь, что у меня на это хватит сил, заметно убавившихся за последние недели». Он явно ставил фюреру неприемлемое для того условие – прекратить травлю евреев.
Винифред не теряла надежды переубедить неуступчивого дирижера почти до самого начала репетиций. Она ему льстиво писала: «Дружественная Байройту заграница беспокоится, приедет ли Тоска. Объявите общественности, что Вы непременно прибудете, чтобы начать в конце июня репетиции и дирижировать всеми представлениями Парсифаля и Мейстерзингеров». В конце мая она поручила находившейся в Милане Даниэле еще раз переговорить с Тосканини и постараться получить согласие у хранившего на протяжении нескольких недель молчание маэстро. Однако вскоре пришел окончательный отказ: «Поскольку мои чувства художника и человека были оскорблены разрушившими последние надежды событиями и я не обнаружил никаких изменений, считаю своей обязанностью нарушить двухмесячное молчание и сообщить Вам, что для моего, Вашего и всеобщего спокойствия будет лучше, если я больше не буду думать о приезде в Байройт. С неизменными дружескими чувствами к дому Вагнера – Артуро Тосканини».
Фестиваль остался без звездного дирижера – и это при том, что в 1930 году в Байройте дирижировали Фуртвенглер и Тосканини, а в 1931 году Тосканини взял на себя Тангейзера и Парсифаля. Их отсутствие международная публика могла расценить как явное снижение уровня фестивалей вследствие прихода к власти национал-социалистов. В последний момент Титьен решил обратиться к находившемуся уже в Цюрихе Бушу, который все же пользовался расположением Гитлера и мог взять на себя значительную часть репертуара. Однако изгнанный из Лейпцига штурмовиками гауляйтера Мучмана дирижер ответил решительным отказом. Звонок Титьена обеспокоил жившего у друзей Буша, поскольку он понял, что его адрес известен нацистским властям; это побудило его ускорить свой отъезд в Южную Америку.
Приглашение Фуртвенглера могло показаться вполне естественным, однако после того, как в Байройте ему явно предпочли Тосканини, рассчитывать на согласие капризного капельмейстера не приходилось, к тому же в любом случае нужно было бы иметь дело с его секретаршей Бертой Гайсмар, ненавидимой как нацистскими чиновниками, так и руководством фестиваля, – между тем без нее Фуртвенглер не мог ступить ни шагу. Поэтому Титьену осталось только позвонить жившему на своей вилле в Гармише Рихарду Штраусу и заручиться его предварительным согласием.
Винифред выехала к нему на переговоры с тяжелым сердцем. Штраус выступил на фестивале лишь однажды, в 1894 году, когда Козима поручила ему дирижировать Тангейзером, а Зигфрид только готовился встать во главе фестивального оркестра. За последние без малого сорок лет отношения между самым известным композитором Германии и обитателями Ванфрида складывались
