Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

можно было бы и принять во внимание, но новые власти остались к ним совершенно глухи. Знаменитая вагнеровская примадонна Анна Бар-Мильденбург, начавшая свою карьеру в Гамбургской опере при Густаве Малере, а потом продолжившая выступать под его руководством в Венской придворной опере, жаловалась Гитлеру и Геббельсу: «Я вынуждена бессильно наблюдать, как чуждые поэзии, не имеющие внутренней потребности в музыке люди сплошь и рядом совершают насилие над драмами Рихарда Вагнера». Новая постановка Мейстерзингеров вызвала возмущение председателя Венского вагнеровского общества Макса фон Милленковича, который и до того был заклятым врагом Винифред. По его мнению, танцы девушек на праздничном лугу «можно отнести к не имеющей никакого отношения к Вагнеру и Байройту сомнительной категории типа современного ревю. Это не немецкие девушки, а гёрлс».

Все эти нападки Гитлер оставил без ответа – он полностью доверял Винифред и приглашенной ею команде. Парадоксальным образом модернизация Байройта имела успех исключительно благодаря поддержке фюрера и тому, что Байройт стал, по выражению Томаса Манна, «придворным театром Гитлера». Титьен прекрасно сознавал, что он сохраняет свое влиятельное положение только благодаря дружбе Гитлера с Винифред. Впоследствии Преториус также писал, что реформаторы «в какой-то мере были обязаны Гитлеру». Однако обновленный Байройт не доставил радости и традиционной фестивальной публике, значительную часть которой составляли все же люди демократических и либеральных убеждений, впоследствии вынужденные в большинстве своем покинуть страну или уйти во внутреннюю эмиграцию, сведя к минимуму контакты с правящей элитой.

Посетившему летом 1933 года Байройт Уолтеру Леггу (Legge), будущему знаменитому менеджеру английской звукозаписывающей фирмы EMI, бросились в глаза поразительные изменения, происшедшие в городе за последние два года: «Во время прежних фестивалей каждый байройтский магазин, вне зависимости от его профиля, старался при любых условиях выставить хотя бы один портрет Вагнера, а в витрине магазина фарфоровых изделий выстраивались в ряд бесконечные вереницы бюстов композитора. Книжные магазины выставляли автобиографию Вагнера. А в этом году магазины фарфора были забиты значками с изображением Гитлера. Мою жизнь вытеснила Моя борьба. Флаги со свастиками развевались почти на всех флагштоках и были вывешены почти в каждом окне. Коричневые рубашки стали почти обязательным атрибутом, а из окон кафе Тангейзер или отеля Золото Рейна доносился только Хорст Вессель».

Несмотря на существенные дотации, полученные Винифред от властей, фестиваль 1933 года оказался убыточным; впоследствии потребовалась еще более сильная государственная поддержка, и байройтское предприятие ее добилось. Гитлер не жалел средств, поскольку рассчитывал сделать рожденную в недрах Ванфрида религию частью новой государственной идеологии.

* * *

Успех новой постановки Мейстерзингеров и обновленного Кольца на фестивале 1933 года уверил Винифред в том, что в своих последующих начинаниях она встретит полное понимание фюрера и, значит, и всей партийной верхушки. К тому же ей удалось избежать регистрации в Имперской палате по делам культуры (точнее, в ее подразделении – Имперской палате по делам театра), где должны были состоять на учете все артисты, литераторы, художники и музыканты, претендующие на легальную деятельность в Третьем рейхе. Разумеется, туда не принимали евреев и политически неблагонадежных лиц, но Винифред не хотела иметь дела с этой организацией прежде всего потому, что ей было важно избежать опеки чиновников Министерства пропаганды: палата создавалась как его подразделение и подчинялась напрямую Геббельсу. В составленном в 1947 году меморандуме для комиссии по денацификации она отметила, что стремилась «находить себе квалифицированных сотрудников, пользуясь абсолютной свободой и не принимая во внимание мнение палаты». И ей удалось этого добиться только благодаря личному покровительству Гитлера. Однако, отказываясь подчиниться идеологическому ведомству и решая все проблемы через голову его руководителя напрямую с фюрером, она вызвала сильное недовольство Геббельса.

Воодушевленная первым успехом, она решилась взяться за решение куда более сложной задачи, а именно за новую постановку Парсифаля: старая сохранялась со времени премьеры 1882 года, и Зигфриду удалось подвергнуть частичному обновлению лишь сценографию второго действия. Разумеется, это стремление нового руководства натолкнулось на яростное сопротивление старой гвардии вагнерианцев и в первую очередь тетушек Даниэлы и Евы; в своем Заявлении по поводу Парсифаля они призывали исполнять сценическую мистерию в Байройте исключительно в том виде, в каком она была там поставлена впервые, и тем самым «воздвигнуть достойный памятник байройтскому Мастеру». Этот документ они разослали всем вагнеровским обществам, наиболее влиятельным лицам и заинтересованным организациям Германии, призывая поддержать их инициативу своими подписями. До конца января 1934 года Заявление подписало свыше шестисот человек. Среди них был любимец Зигфрида флейтист Джильберто Гравина. К воззванию присоединился и Тосканини, однако его мнение в Берлине уже никого не интересовало. Винифред смогла пережить всеобщее возмущение и оставила демарш консерваторов без внимания. Но она сочла необходимым дать объяснения старому другу семьи и инициатору создания музея Вагнера в Люцерне, базельскому ювелиру Адольфу Цинстагу: «Если Вы хотите оставаться последовательным, то почему бы Вам не потребовать, чтобы тогдашние декорации освещались теми же газовыми светильниками? Каждое поколение по-новому осмысливает творчество старых мастеров, чтобы не дать ему умереть».

Той осенью Винифред сняла в Берлине квартиру, чтобы встречаться там с Титьеном. Теперь она полагалась на него не только как на художественного руководителя фестиваля, но во многом и как на будущего ментора ее сыновей, прежде всего Виланда, которого она готовила себе в преемники. Эти намерения она совершенно определенно изложила в своем письме еще в августе: «Своей художественной деятельностью на протяжении нескольких десятилетий Вы, мой дорогой господин Титьен, подтвердили свою пригодность к такой работе. Первый же опыт общения с Вами принес мне радостное сознание того, что Вы обладаете не только прекрасными художественными качествами, но и человеческим величием, необходимым, чтобы полностью отдать себя творческой деятельности. Все происшедшее на фестивале в этом году стало подтверждением того, что Вы – достойный представитель своей профессии. Окажите мне содействие в постепенной подготовке моего сына Виланда к выполнению его жизненного предназначения: стать достойным преемником в деле служения Байройту». Титьен тут же откликнулся на ее просьбу, и уже к концу сентября постоянный коррепетитор фестиваля Карл Киттель составил для всех детей семьи Вагнер учебный план, которым, однако, воспользовался один Вольфганг. У Виланда, для которого этот план предназначался в первую очередь, не было никакого желания работать и учиться несколько лет под управлением Титьена.

Подолгу живя в столице, Винифред имела возможность общаться по мере надобности и с Гитлером. В октябре он пригласил ее на ужин, она ознакомила его с Заявлением своих тетушек, и он, по ее словам, «пришел в бешенство». Своей подруге Хелене она писала: «Возможно, в случае необходимости Гитлер захочет сам высказаться по этому поводу. –