Чаша смерти - Ирина Петровна Шерстякова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отпрыск Ванька раньше тоже, как будто, в обществе родителей не нуждался, наоборот, все норовил улизнуть во двор, в компанию разновозрастных, в меру распущенных пацанов и девиц. А в последние дни, как назло, со своей тусовкой завязал, ныл и требовал внимания и общения.
Да еще, вдобавок ко всем неприятностям, в те короткие часы, что удавалось урвать для сна, Захарова одолевали кошмары. Они не запоминались, оставляя после себя только ощущение ужаса и холодный пот, но заставляли подпрыгивать на кровати чуть не до потолка по несколько раз за ночь.
«Светку в санаторий надо, в нервный, на месяц, психику подлечить, Ваньку — в трудовой лагерь, хватит ему дурью маяться; дела закрою, выдеру у Носорога отпуск и отосплюсь», — решил Захаров. Он с отвращением посмотрел на сидевшего перед ним здоровенного парня, восемнадцати лет, несудимого, с туповатым выражением лица, небольшими, прозрачными голубыми глазками, со светло-русыми волосами, остриженными почти наголо по современной молодежной моде, с накачанной мускулатурой, в черной майке с клыкастым черепом. Такую, что ли, Ванька жаждет?.. На предплечье — татуировка, какой-то вроде кактус и орнамент, называемый татуировщиками «кельтским»…
Захаров поймал себя на том, что машинально составляет словесный портрет парня, в коем сейчас никакой нужды не было, еще больше разозлился, тряхнул головой и забарабанил пальцами по столу.
— Ну что, Кузин, будешь сознаваться?
Парень набычился.
— В чем сознаваться-то?
— Ну, как в чем? Совсем глупый? Под олигофрена косить собрался?
— Под кого это косить? Ничего я косить не собираюсь! Ничего не делал, шел домой, тут подбежали, хватают, руки выкручивают, головой об тачку приложили, фингал вот, смотри… Я еще найду на вас управу! В суд на вас подам, вот! И, это, как его, согласен говорить только в присутствии моего адвоката… Не в чем мне сознаваться!
Захаров устало вздохнул.
— Как не в чем?! А в убийстве и ограблении гражданина Шаповала Владлена Семеновича, дядьки твоего родного, между прочим?!
Кузин выпучил глаза.
— Ты чего, начальник, совсем офигел?! Не убивал я дядьку! Ну, да, я видел, что помер он, так это от сердца, сердце у него больное, этот, как его, инфаркт, между прочим, был два года тому… Я и врача вызвал…
— У потерпевшего Шаповала на затылке гематома, причина смерти — удар по голове.
Парень побагровел.
— Не знаю я ничего, в натуре, не бил дядю! А гема… это самое, это чего, фингал, что ли? Не было у него никакого фингала! Сердце у него, говорю!
— А чего ушел, врача и участкового не дождавшись? И вещи уволок?
— Так дела у меня были, срочные. Я и двери оставил открытыми, чтоб милиция могла войти без проблем. Дядьке-то что, все равно уж… А вещи эти — так деньги были нужны, срочно. Дядька все равно сказал, что все добро свое мне завещал.
— Ага, а ты, как узнал про завещание, так любимого дядюшку по затылку и огрел…
Кузин вскинулся со стула и заорал в лицо Захарову:
— Да говорю, не убивал я…!!!
Захаров хлопнул ладонью по столу.
— Сядь, остынь, а то счас конвой вызову, они тебя живо утихомирят, нашел, где пасть-то разевать! А ну, сидеть, кому сказано!
Кузин плюхнулся на место и с ненавистью посмотрел на Захарова. Захаров в который раз потер невыносимо нывший висок и сказал устало:
— Ладно. С этим потом. Теперь еще… Вещи перечисли, какие взял, откуда они у дяди, кому продал…
Парень уставился, моргая, в окно, и молчал.
— Ну, чего язык в ж… засунул?! Рассказывай про вещи!
Кузин вздохнул, шмыгнул носом и нехотя пробурчал:
— Ну, какие вещи, я не очень смотрел, настрой был не тот. Книжки какие-то большие, с картинками цветными, шесть штук, не помню, как называются. Их я в «Букинист» отнес, по сто рублей дали за каждую, значит, всего шестьсот.
Подозреваемый вновь уставился в окно. Захаров покрутил в пальцах ручку.
— Это все?
— Фигурки фарфоровые, их никто не взял, потому как все хоть чуть, да надбитые, я их назад принес. Хотел выкинуть, но все ж память о дядьке, он их так обожал, прям каждый день облизывал, потому оставил…
— Еще что?
— Ложки серебряные и самовар маленький такой, тож серебряный, в комиссионный взяли, деньги — как продадут. Эти все вещи у дяди были давно, не знаю, откуда взялись.
— Еще что? Давай сам рассказывай! Что я из тебя каждое слово клещами тяну?!
— Еще бокал был серебряный, его тоже никуда не взяли, потому — старый и поцарапанный весь, но я его в скупку не понес, потому как за смешные деньги. Я его приятелю подарил: все ж таки серебряный. Этот вот бокал дяде на днях принесли Ванька Сыч, то есть Сычов, и Жорик. Вот не знаю я Жориковой фамилии, а погоняло его — Хряк, понятно, потому, что жирный очень.
Захаров насторожился. Иван Сычов и Георгий Зимних — давешние покойники, найденные на квартире, убийцы Силина. Он перестал черкать каракули на полях протокола допроса и спросил:
— А откуда ты знаешь, что бокал принесли Сычов и, как его, Хряк?
— Так дядя сам сказал!
— А когда принесли?
— Так я понял, что недавно, вчера, что ли…
— Рассказывай, кому, конкретно, подарил бокал.
— Ну, это, Рыжему Толяну, чтоб не злился из-за напряга с водкой.
— Это какая еще водка?! Ты давай не крути, не запутаешь! Конкретно говори: имя, отчество, фамилия, адрес, чем занимается.
— Да не знаю я! Рыжий Толян — его все так зовут. Он, типа, хозяин магазина на «Победе».
— Магазин как называется?
— Да не помню я! То ли «ШОП»,
