Былой Петербург: проза будней и поэзия праздника - Альбин Конечный

Похождение двух Пьеро на суше и море» и др.) и давали цирковой дивертисмент с участием хора певцов под управлением Ивана Молчанова[328]. Егареву принадлежал и «Театр пантомим» (1877) с парижской труппой.

В 1878–1879 годах Егарев входил в антрепризу Вильгельма Берга, являясь совладельцем балагана «Драматический и Пантомимный театр В. Егарева и А. Берг».

Шведская труппа братьев Легат, начинавшая в 1830‐е годы у Лемана, в 1878–1879 годы выступала с пантомимой-арлекинадой. «Из четырех балаганов – три посвящены традиционной пантомиме, с неизбежными Арлекином, Пьеро, Коломбиной, Петиметром и Кассандром, с примесью пришлого элемента, – говорилось в обозрении масленичного гулянья 1878 года. – Как у Берга, соединившегося в нынешнем году с Егаревым, так и у Легата – декорации и всевозможные превращения устроены весьма удовлетворительно»[329],[330].

Для балаганных постановок, развивающихся в направлении театра феерий, часто использовали сюжеты, заимствованные из оперных и балетных либретто («Руслан и Людмила», «Дон Кихот»). В программу балаганов входят не только народные сцены, но и комические диалоги, и куплеты на злобу дня[331], а с 1880‐х годов концертное отделение сделалось привычной частью репертуара площадных театров. На народных гуляньях пробовали свои силы начинающие артисты садовой эстрады и цирка. Такой путь проделали, например, хор военных песельников Ивана Молчанова, владимирские рожечники, гармонист Петр Невский, исполнитель фабричных частушек Петр Жуков. На сцене балагана Малафеева в 1895 году состоялся бенефис клоуна Анатолия Дурова, представителя знаменитой церковной династии.

«Общий характер балаганных представлений с каждым годом мало-помалу изменяет свой характер, – сообщала газета в 1880 году, когда петербуржцы впервые не увидели на гуляньях любимую пантомиму, – арлекинада, долгое время царившая для народных развлечений, теперь уступила место„ разговорным“ пьесам сказочного, исторического и даже водевильно-обличительного характера»[332],[333].

В 1881‐м Берг ставит пантомиму «Рождение Арлекина, или Обманутая дочь сатаны»[334],[335], а на пасхальном гулянье 1883 года передает свой театр дочери – Анне Берг и завершает свой долгий путь режиссера (с начала 1850‐х) прощальной пантомимой «Сатанила дочь демона, или Талисман Арлекина»[336].

В феврале 1880 года Дума поддержала предложение обер-полицмейстера об устройстве в Петербурге общедоступных театров для «поднятия нравственного уровня низших слоев населения»[337]. Репертуар площадных театров стал предметом особого внимания и давления со стороны прессы. «Общий характер балаганных представлений с каждым годом мало-помалу изменяет свой характер, – сообщал „Петербургский листок“ 23 февраля 1880 года, – арлекинада, долгое время царившая для народных развлечений, теперь уступила место „разговорным“ пьесам сказочного, исторического и даже водевильно-обличительного характера». Другая газета, возмущенная тем, что «публика толкается» на гулянье «единственно ради развлечения», призывала: «От балаганов пора бы потребовать и пользы»[338]. Заводовладельцы и фабриканты в целях воспитания трудящихся масс создают в 1885 году Невское общество народных развлечений[339] в селе Александровском, а в 1886‐м открывают на Смоленском поле Васильевского острова постоянный народный театр и летнюю сцену в Петровском парке[340]. Празднование Масленицы происходит теперь одновременно в разных частях города: на Царицыном лугу, в селе Александровском и Михайловском манеже[341].

«И во всем уже повеяло духом педагогики, попечительства о нравственности, – пишет о 1880‐х годах Александр Бенуа, – желанием заменить примитивное искреннее народное веселье чем-то, что претендовало на большую „культурность“ и изысканность»[342].

Еще в 1870‐е содержатели балаганов Василий Малафеев и А. Н. Федоров предлагали открыть в городе народный театр, но их начинания не встретили поддержки у властей[343].

В 1879 году Алексей Алексеев-Яковлев, работавший в эти годы режиссером в известнейших увеселительных садах «Ливадия» и «Аркадия», построил на Царицыном лугу небольшой балаган под названием «Развлечение и Польза». Им руководило «желание реорганизовать балаганные представления постановкой таких пьес и зрелищ, которые не служили бы только для бессмысленной потехи, но посильно, хотя бы в малой степени, служили и делу просвещения „простого народа“»[344]. В 1880 году этот балаган перешел во владение купца Абрама Лейферта, у которого Алексеев-Яковлев проработал режиссером около двадцати лет[345]. Новый театр «ставил себе целью доставлять публике развлечение и пользу, полагая, что достигнуть всего этого можно постановкой сцен или соответствующих переделок из произведений наших лучших писателей, постановкой исторических пьес, сюжетом для которых служили бы известные всякому русскому знаменательные эпохи и события»[346].

Периодика, которая всегда фиксировала появление нового на гуляньях, впервые упоминает театр «Развлечение и Польза» в 1880 году: «Нельзя обойти молчанием небольшой балаганчик, в котором дается сцена из трагедии А. С. Пушкина „Борис Годунов“ и затем ставятся живые картины, служащие иллюстрациями к таким писателям, как Гоголь и др.». «Не можем пройти молчанием небольшой балаганчик г. Алексеева („Театр пользы и развлечения“), в котором положительно хорошо ставятся живые картины на сюжеты из истории и из произведений известных писателей»[347].

Через два года балаган «Развлечение и Польза» занял ведущее место среди площадных театров, оказав заметное воздействие на их репертуар[348]. Помимо инсценировок русских классиков, народных сказок и исторических пьес, Алексеев-Яковлев ставил в театре «живые картины» по полотнам Василия Сурикова («Переход Суворова через Альпы в 1799 году»), Алексея Кившенко («Военный совет в Филях в 1812 году»)[349] и других живописцев, а также «живые картины», посвященные Петру I и Петербургу[350].

В концертную программу театра «Развлечение и Польза» включались выступления духового оркестра, цыганского хора Григория Соколова, гармонистов и гусляров.

По признанию Алексеева-Яковлева, попытка внедрить в репертуар дидактические постановки и пьесы с монологами и длинными диалогами не увенчалась успехом: зритель неохотно шел на подобные представления. Анализируя свою неудачу, режиссер сформулировал требования публики к площадному театральному зрелищу: «Оно должно было быть кратким, концентрированным, радостным, таким же пестрым и ярким, как само гулянье, кипевшее вокруг и поминутно напоминавшее о себе»[351]. Опытные режиссеры ставили «разговорные» пьесы с «ослабленным» сюжетом, уделяя главное внимание сценографии, совершенствуя традиционные приемы «превращений» и «перемен».

«Не отказываясь от текста, преимущественно стихотворного, – вспоминает Алексеев-Яковлев, – я стал давать его в небольших дозах, так, чтобы актеру приходилось выявлять сюжет преимущественно действием. Я оценил значение красивой, нарядной декорации, понял цену смены темпов, ритмов и красок и пошел по пути яркого праздничного представления»[352]. Постановки режиссера «были событиями сезона, он ввел много разных сценических эффектов и был выдающимся мастером в области зрелищ: феерий, шествий, живых картин и апофеозов»[353]. Декорации, реквизит и костюмы в театре «Развлечение и Польза» постоянно обновлялись, пополняя прокатный склад и магазин братьев Лейферт[354], которыми пользовались даже в XX веке театры и артистические кабаре («Передвижной театр» Павла Гайдебурова, «Бродячая собака»).

Театры Малафеева и Лейферта, ориентируясь на вкусы основного посетителя, не теряли былой популярности.

«Балаганы на Царицыном лугу! – вспоминает князь Владимир Оболенский. – Сколько в них было непосредственно народного творчества!.. Лучшими считались балаганы Малафеева и Лейферта. Нелепые, примитивные пьесы, непременно с выстрелами, сражениями, убитыми и ранеными, примитивные актеры с лубочно намалеванными лицами и неуклюжими движениями… Но что-то увлекало в этих сумбурных зрелищах. Не говоря уже о простонародье, которое валом валило в балаганы, где зрители с увлечением участвовали в игре бурным смехом или возгласами поощрения и негодования, но и так называемая „чистая публика“ охотно их посещала. Очевидно, в этом народном лубке было нечто от подлинного искусства. <…> Попадая в веселую густую толпу на балаганах, как-то сразу сливался с ней и радостно чувствовал себя в ней „своим“. Балаганы были, может быть, единственным местом старого Петербурга, где в одной общей толпе смешивались люди всех кругов и состояний, где рядом с поддевкой ломового извозчика можно было видеть шикарную шинель с бобровым воротником и треуголку лощеного правоведа или лицеиста и где все были равны в общем, незамысловатом веселье. <…> И как-то странно, что этот самый холодный и чинный из русских городов умел так преображаться в дни широкой масленицы»[355],[356].

На Марсовом поле ведущие площадные театры превратились в зрелищно-развлекательные предприятия